Сравнительно-историческое языковедение

Изучение языкового родства относится к области сравнительно-исторического языковедения. Метод сравнительно-исторического языковедения предполагает такое сравнение языков, которое направлено на выяснение их исторического прошлого. Работая сравнительно-историческим методом, ученые сравнивают между собой генетически тождественные слова и формы родственных языков и восстанавливают (разумеется, предположительно, «под звездочкой») их первоначальный вид, их архетипы, или праформы. В итоге получается приблизительная реконструкция по меньшей мере отдельных сторон языкового строя, каким он был до обособления соответствующих языков или ветвей языков.

Так, определенным образом направленное сравнение позволяет раздвинуть рамки исторического исследования, проникнуть в те эпохи жизни языка, от которых не дошло прямых свидетельств в виде письменных памятников.

1. Например, ни в одном из славянских языков не сохранилось окончание –s в им. п. ед. ч. существительных мужского рода, но на раннем этапе истории праславян некого, когда начиналось его обособление от остального массива индоевропейских языков, такое окончание несомненно было, как об этом ясно свидетельствуют совпадающие факты ряда ветвей индоевропейской семьи. Ср. русск. волк, укр. вовк, чешcк, vlk, польск. wilk, болг. вълк, сербскохорв. вук, ст.-cл. влькъ с литовск. vilkas, латыш., vilks, др.-инд. vlkah (где h < s), др.-греч. lykos, готск. wulfs (все с тем же значением) или русск. сын, чешcк., польск. syn, укр., болг. син, ст.-cл. сынъ с литов. sunus, древнепрусск. souns, др.-инд. sunuh, готск. sunus, др.-греч. hyios (все со значением `сын`). Утрата на славянской почве окончания -s (как и других окончаний на согласный) была связана с более общей закономерностью, действовавшей в праславянском, с законом открытого слога, по которому все закрытые слоги так или иначе превращались в открытые.

2. Иногда и показания древних письменных памятников по-настоящему разъясняются на основе сравнения с данными живых родственных языков. Так, еще в первой четверти XIX в. привлечение польских фактов позволило А. X. Востокову (1781—1864) установить, что старославянскими буквами ѫ и ѧ (большим и малым юсом) обозначались носовые гласные, утраченные всеми живыми славянскими языками, кроме польского. В соответствующих морфемах индоевропейских языков имеем сочетание неносовой гласный + носовой согласный. Ср. русск. рука = ст.-сл. ръка, польск. ręka, уменьш. ręczka = литовск. ranka с тем же значением (и renku `собираю`); русск. пять — ст.-сл. пѧть, польск. pięć = литовск. penki, др.-греч. pende, др.-инд. panca, нем. fünf и т. д. Сравнение этих данных позволяет реконструировать следующие этапы эволюции: .1) сочетание «неносовой гласный + носовой согласный», 2) носовой гласный, 3) неносовой гласный. 

Неславянские языки представляют первый (дославянский) этап, старославянский — второй этап, русский — третий этап. Переход от первого этапа ко второму был обусловлен действием упомянутого выше закона открытого слога: закрытые слоги типа *гап-, *реп- превращались в открытые типа *го-, *рё-, гласный как бы «поглощал» следующий за ним носовой согласный. Там же, где за этим согласным следовал еще один гласный, носовой согласный отходил к следующему слогу и потому сохранился вплоть до современного русского языка. Так, литовск. minti `мять, топтать` соответствует ст.-cл. мяти, польск. miąć `давить, мять` и русск. мять (мял, мятый), но литовск. minu (настоящее время) — ст.-cл. мьня, польск. тпu, русск. мну (из др.-русск. мьну, ср. разминать) с сохранением носового согласного.

3. Известно много случаев, когда праформы, восстановленные с помощью сравнительно-исторического метода, т. е. воссозданные предположительно, позже были обнаружены во вновь найденных древних текстах. Так, еще в XIX в. ученые пришли к выводу, что словоформы классической латыни ager `поле`, sacer `священный` и т. д. восходят к более старым формам типа *agros, *sacros (как восстановленные гипотетически эти формы писались «под звездочкой»). Затем, при раскопках одного из римских форумов, была найдена латинская надпись VI в. до н. э., содержавшая форму sakros.

Материальное сходство языков далеко не всегда «видно невооруженным глазом». Порой слова, очень далекие по звучанию, бывают связаны закономерными, хотя и сложными, фонетическими соответствиями и, следовательно, являются генетически тождественными. Так, ст.-сл. азъ и русск. я генетически тождественны нем. ich `я`, наше зуб — нем. Kamm `гребень`, наше два — армянск. erku `2`. Во всех этих случаях мы имеем последовательное наслоение ряда звуковых законов, сильно изменившее первоначальный облик соответствующих слов. 

Для примера разберем соответствие согласных в ст.-сл. азъ и нем. ich. Верхненем. ch по закону «второго передвижения» соответствует общегерм. k (ср. готск. и нижненем. ik `я`), а это последнее, по закону «первого передвижения»,— звуку g в ряде ветвей индоевропейской семьи (ср. лат. ego, греч. ego `я`) и (в ряде случаев) звуку z в славянском (ср. еще др.-греч. gignosko `узнаю, знаю`, где корень –gno-, и русск. знаю). В русской форме я конечный согласный отпал (ср. др.-русск. язъ), как отпал он и в английской форме `я`.

Есть и обратные примеры, когда сходство звучания оказывается обманчивым, не говорящим о генетическом тождестве. Так, нем. Feuer `огонь` и фр. feu `огонь` могут показаться связанными по происхождению. Однако немецкому (вообще германскому) f должно отвечать p других индоевропейских языков. И мы действительно находим соответствия нем. Feuer и англ. fire в др.-греч. pyr `огонь` (откуда пиротехника), умбрском pir, армянск.hur (армянск. h ~p других индоевропейских языков, например, армянск. hayr `отец` — лат. pater, армянск. king `5` — др.-греч. pente, русск. пять и т. д.). Фр. же feu соответствует итал. fuoco, исп. fuego `огонь, очаг` и вместе с ними восходит к лат. focus `очаг`. 

Несомненным кажется на первый взгляд и генетическое тождество нем. habe `имею` и лат. habeo `имею`, однако в действительности немецкому глаголу соответствует лат. capio `беру`: и.-е. k = герм. h, а семантическая связь глаголов `брать` и `иметь` естественна Несомненным кажется на первый взгляд и генетическое тождество (ср. и русск. иметь, производное от яти, иму `взять`).

В любых случаях сравнительно-исторический метод дает прочную опору этимологическому исследованию.

В своих реконструкциях сравнительно-историческое языковедение опирается на неодинаковость развития родственных языков, на различия в характере и направлении языковых изменений, а также в темпе развития процессов, направленных в одну сторону. Обычно из общего наследия что-то одно сохраняется в относительно неизменном виде в одной части родственных языков, что-то другое — в другой; собирая эти реликты прошлого, исследователь воссоздает первоначальную картину. 

Там же, где развитие оказывается во всех родственных языках более или менее одинаковым, метод сравнительно-исторической реконструкции не имеет нужной «зацепки». Это существенно ограничивает его возможности. Ведь родственные языки часто бывают сходны не только по унаследованному материалу, но и по тенденциям развития: независимо друг от друга они развивают такие формы, которые трудно отличить от унаследованных.

Иногда и при неодинаковости развития в отдельных языках или ветвях бывает нелегко отличить сохранившиеся реликты от позже возникших инноваций. Так, долгое время считалось, что богатая синтетическими формами система древнегреческого и древнеиндийского глагола лучше представляет древнее индоевропейское состояние, чем глагольные системы других ветвей, переживших различные утраты и упрощения. Но после открытия и расшифровки в начале XX в. текстов хеттского языка, во многом очень архаичного, положение это подверглось пересмотру. Стало ясно, что дренегреческая и древнеиндийская системы отражают ряд общих диалектных инноваций индоевропейского праязыка, не затронувших тех его диалектов, на базе которых сложился хеттский.

Объективные трудности реконструкции праязыкового состояния ведут к тому, что восстанавливаемая картина пестрит там и сям «белыми пятнами», а какие-то части этой картины оказываются противоречащими друг другу. В итоге реконструкции мы получаем, собственно, не язык, реально существовавший в какой-то период времени, а скорее лишь некую совокупность языковых фактов, существовавших отчасти одновременно, отчасти неодновременно и объединенных только тем, что каждый из них схвачен в древнейшем, доступном нашему познанию состоянии.

На протяжении последних 50—60 лет идет разработка относительной хронологии языковых процессов, восстанавливаемых сравнительно-историческим исследованием. В результате теперь ученые разграничивают ближнюю и дальнюю реконструкцию, увереннее говорят о разных периодах в развитии языка-основы. Иногда удается нащупать явления, отражающие диалектное членение праязыковой общности. Наконец, в ряде случаев были обнаружены признаки более отдаленного родства языков, что позволяет ставить вопрос об объединении некоторых языковых семей в более крупные совокупности языков, так называемые макросемьи.

Ю.С. Маслов. Введение в языкознание — Москва, 1987 г.