ЯзыкознаниеИстория языкознанияПроблема языка в средневековом западнохристианском миреВопросы о звуковой и мыслительной сторонах речи в период Средневековья
Звук человеческой речи, рассматриваемый в своей материальной сущности, не имеет ничего специфически человеческого и может быть уподоблен любому иному звуку, улавливаемому слухом. Слух лукаво присваивает слова, называет их своею собственностью, но они ему не принадлежат, мы слышим слова не ухом, а разумом. Нельзя не усмотреть различия между собственно звуком, что улавливается ухом, и тем, знаком чего он служит, что и делает его словом, ибо существенно не само звучание, а знаковая функция: всякое слово — знак, но не всякий звук — слово.
Только разум способен указать разницу между звуком голоса одушевленных существ, у которых этот звук служит знаком чего-то, звуком музыкального инструмента и прочими звуками, например от удара. То, что приятно звучит, доставляет удовольствие самому слуху, но тот смысл, который выражается этим звуком, хотя и приемлется слухом, относится исключительно к разуму. Таким образом, суждению слуха принадлежит не знак, но лишь звук как таковой.
Рассуждая о том, с какими звуками имеет дело философия, слабо дифференцированный предмет которой включал и язык, почему философия может не только дать исходные начала всем искусствам и наукам, в том числе и грамматике, но еще и исправлять в них ошибочное, средневековые мыслители говорили не об особом типе звука как физического явления, ибо любой звук — «сотрясение воздуха», а о соотнесенности его с чем-то, что не есть сам данный звук, т. е. о его знаковой функции. Особенно подробно этот вопрос был рассмотрен в комментариях к Аристотелю и Порфирию, данных Боэцием. В XIII—XIV вв. многие идеи Боэция были развиты в спекулятивных грамматиках модистов.
Иоанн Дамаскин, также ориентировавшийся на логическую систематизацию Аристотеля и Порфирия, посвятил рассмотрению звука специальную главу своего основного труда «Источники знания». «Так как мы имеем в виду рассуждать о всяком чисто философском звуке (φωνή), то нам необходимо прежде определить, с каким звуком философия имеет дело.
Начиная свою речь с рассмотрения звука, мы говорим: звук бывает или незнаменательный (άσημος) или знаменательный (σημαντική). Незнаменательный звук тот, который ничего не обозначает; знаменательный — тот, который что-либо обозначает. Далее, незнаменательный звук, в свою очередь, бывает или нечленораздельный, или членораздельный. Нечленораздельный звук — тот, который не может быть написан; членораздельный же — тот, который может быть написан. Таким образом, бывает нечленораздельный и незнаменательный звук, как например тот, который производится камнем или деревом, ибо он не может быть написан и ничего не означает. Бывает звук незнаменательный и членораздельный, например «скиндапс», ибо он может быть записан, но ничего не обозначает: скиндапсов и не было, и нет.
Философии нет дела до незнаменательного звука, как нечленораздельного, так и членораздельного. В свою очередь, знаменательный звук бывает или членораздельный, или нечленораздельный. Нечленораздельным знаменательным звуком будет, например, лай собак: он обозначает собаку, так как есть голос собаки: равным образом он обозначает и чье-то присутствие; но это нечленораздельный звук, он не пишется. И до этого звука философии нет дела. Членораздельный знаменательный звук бывает или общим, или частным [единичным]. Общим звуком будет, например, «человек», частным — «Петр», «Павел». И до частного звука философии нет дела. Но [философия имеет дело с] звуком знаменательным, членораздельным, соборным, т. е. общим, высказываемым в применении ко многим предметам».
Данные здесь принципы и методика классификации звуков неоднократно использовались и другими авторами и до Иоанна Дамаскина, и после.
Все звуки, каким бы колеблющимся телом они ни производились, «составляются в воздухе», переносятся и приемлются слухом одинаково; способность воспринимать звуки, так же как и способность издавать звуки, не является сама по себе уникальной, в ней нет ничего специфически человеческого.
Строение органов, совокупность которых мы именуем речевым аппаратом, однотипно у человека и многих животных, никаких специализированных органов речи или речевого слуха у человека нет, язык, губы и другие органы просто приспособлены к произнесению звуков. Поэтому некоторые звери и птицы могут копировать звуки нашей речи, но эта способность нисколько не приближает их к человеку и не служит существенным отличием от прочих животных, не обладающих такой способностью, ибо ни те, ни другие не говорят.
Суммировавший многие средневековые теории языка «последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени» — Данте писал: «И если скажут, что и досель сороки и другие птицы разговаривают, мы скажем, что это вздор, так как подобное действие не речь, а некое подражание звуку нашего голоса; они, разумеется, пытаются подражать нам, поскольку мы издаем звуки, но не поскольку мы говорим. Поэтому, если в ответ на отчетливо сказанное слово „сорока" прозвучало бы „сорока", это было бы лишь воспроизведением или подражанием ранее произнесенному звуку. Таким образом, очевидно, что речью был одарен только человек».
Более существенно другое: звуки, которые издают животные или птицы, обычно не случайны, не бессмысленны, они выражают чувства, испытываемые животными, они знаки чего-то (вспомним слова Дамаскнна: лай собаки означает не только саму собаку, но и чье-то присутствие). «Хотя и живущие на суше животные бессловесны, однако же каждое из них естественным своим голосом выражает многие их душевные состояния, ибо и радость, и скорбь, и знание привычного, и недостаток пищи, и разлуку с пасущимися вместе, и другие многие состояния оно обнаруживает звуком».
Живший на рубеже позднего средневековья и раннего Возрождения Николай Кузанский особенно настойчиво подчеркивал именно коммуникативный аспект систем связи у животных: «Так как живые существа одного вида для блага жизни взаимно поддерживают друг друга и способствуют друг другу, им приходится знать свой вид и, насколько того требует совершенствование вида, помогать друг другу и понимать друг друга. Так, петух одним голосом созывает куриц, найдя пищу, н другим предупреждает их, чтобы они бежали, когда по тени замечает присутствие коршуна».
Человек иногда пользуется языком не для разговора с себе подобными, а для управления неразумными животными, повелевания ими. При этом человек говорит, т. е. использует свои органы речи и мышление точно так же, как и при обращении к другому человеку: то, что он говорит — членораздельные, разумные звуки. А животное воспринимает звуки его голоса, если у него не повреждено ухо: ведь, утверждали теологи, пока дело касается только самих органов восприятия, а не разума, чувствам животного дан тот же объективный мир.
Однако человек видит не глазом, а разумом, и слышит не ухом, а тоже разумом, повторяли теологи известную античную формулу. Животное неспособно понимать членораздельную речь, голос человека действует на него только как струя выдыхаемого и колеблющегося воздуха. В отдельных случаях наш язык может сводиться для животного к небольшому числу команд, т. е. некоторые животные способны реагировать на звуковые сигналы, в том числе и на речь.
«Слова» в подобном «разговоре» с животным могут вполне адекватно заменяться любым иным стимулом — жестом, свистом, шиканьем, они сопоставимы не с языком, а с криками животных и птиц. «Мы обыкновенно управляем неразумными животными посредством шиканья, понукания и свиста, но не то у нас слово (λόγος), которым мы действуем на слух неразумных животных, а то, которым по природе пользуемся между собою; а в отношении к животным достаточно употреблять соответственный крик и какой-нибудь вид звука». Но вообще об этой форме «коммуникации» вспоминали редко: она была в стороне от теологических проблем. Считалось достаточным признать, что человек всегда словесен и разумен, а животное неразумно и бессловесно.
Идет ли человек от идеи к звуку (говорящий) и от звука к идее (слушающий), он должен быть разумным. Поэтому обычно говорили, что человек воспринимает звуки и вместе с ними мысли, а животные — только звуки, как чисто физический феномен. «Мы, люди, — животные разумные и можем понимать его мудрость, и не так несмысленные сердцем, чтобы подобно бессловесным скотам слышать только звук слова, а не мысли».
Тем самым патристика с самого начала категорически отвергла античную стихийно-материалистическую традицию, рассматривавшую происхождение и развитие языка человека как естественный эволюционный процесс, сближавшую человеческий язык с системами коммуникации животных, считавшую их принципиально сопоставимыми. Этим зачаткам античной натурфилософской эволюционной теории была противопоставлена доктрина креационизма — «учении о ступенях творения всего мира и человека — венца творения». Креационизм отграничивает человека от животного абсолютно непроходимым барьером, ставит их на противоположные края пропасти.
А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон — История лингвистических учений — Л., 1985 г.
 |
 |
Во все предыдущие века в Древней Индии, Греции, Риме люди как бы не замечали языки св...
|
 |
|
Широко дискутировавшиеся в античной философии вопросы о правильности одних имен и исп...
|
 |
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
 |
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
