Вопрос об устройстве языка (в период Средневековья) – статья раздела Проблема языка в средневековом западнохристианском мире, История языкознания, Языкознание. Правила и другая полезная информация онлайн

Текстология.ру

Языкознание

История языкознания

Проблема языка в средневековом западнохристианском мире

Вопрос об устройстве языка (в период Средневековья)

Устройство языка, согласно патристике, может быть понято по аналогии с устройством человека: как человек, так и его язык антиномично сопрягает в себе «тело» и «душу». При этом «тело» база для сравнения, оно объединяет язык с явлением более низкой ступени, а «душа» служит отличительным признаком. Поэтому и человек, и его язык должны быть особенно ценимы не за то, что сводит их воедино с низшими, но за то, что отличает и возводит к высшему.

Тело человека не есть человек, но часть человека, сама по себе не существующая и не являющаяся первичной по отношению к целому, утрачивающая свою сущность вне целокупности; и душа человеческая не есть человек, она не что-то первичное по отношению к человеку, но только часть человека, животворящая своим присутствием тело, собирающая его в одно и содержащая в единстве, не дозволяющая ему распадаться и истощаться, она равным образом существует не сама по себе, но в составе целого. Так и в языке «телесные» звуки сами по себе — просто звуки, они не составляют языка; и значение вне материального способа его выражения есть только наша мысль о чем-то и не есть язык.

Мы нередко используем слово «язык» в других значениях, говорили теологи, но это все — обычные примеры употребления слова в несобственном, метафорическом значении.

Наиболее показательно в этом отношении толкование сакральных текстов, где говорится об «ангельских языках»: здесь разумеются, согласно средневековым эксегетам, не языки, а не имеющая прямого названия мыслительная способность; сказано так не потому, будто ангелы имеют языки, как люди, но чтобы указать на что-то превосходящее человека, т. е. это следует понимать в переносном смысле. Подробный анализ вопроса об «ангельских языках» дан Фомой Аквинским.

Пересказ общепринятой в Средние века трактовки этих «языков» мы находим в трактате Данте «О народном красноречии»: «Ни ангелам, ни животным не было необходимости в речи: это было бы для них напрасным даром, а делать так, конечно, противно природе. Ибо если мы внимательно рассмотрим, к чему мы стремимся в нашей речи, то очевидно не к чему иному, как открывать другим мысль, зародившуюся в нашем уме. А раз ангелы для раскрытия благочестивых своих мыслей обладают быстрейшей и несказанной способностью разумения, благодаря которой полностью извещают друг друга либо самостоятельно, либо посредством того светозарнейшего зеркала, в коем все они отражаются во всей красоте и которое они ненасытно созерцают, то очевидно не нуждаются ни в каком знаке речи».

Подчеркнем еще раз, что исходные посылки средневековых авторов подчас, не имели ничего общего с проблематикой современного языкознания, но, говоря об «ангельских языках», они анализировали язык человека, его происхождение и устройство и каждый раз неизменно делали вывод, что язык не присущ никому во вселенной, что он — отличительный признак человека.

Сходство между языком и человеком обнаруживается и в том, что означающее языкового знака, согласно патристике, обязательно имеет, как всякое тело, какие-то измерения, оно непременно существует во времени или пространстве, может быть расчленено на составляющие его элементы, тогда как означаемое не существует ни во временной, ни в пространственной протяженности, не представляется человеку ни длинным, ни широким и никоим образом не может быть делимо на элементы меньшего времени звучания или более краткой линейной протяженности.

В языковом знаке нельзя установить однозначное соответствие между элементами означаемого и означающего. И в человеке, и в языковом знаке целое не есть простая механическая сумма элементов, значение целого не выводится из суммы значений составляющих, знание об элементах не дает познания целого, неадекватно ему. Особенно часто и подробно занимался проблемой языкового знака Аврелий Августин. В диалоге «О количестве души» он писал:

Августин: Если само название (nomen) состоит из звука и значения (sono et significatione constet), звук же относится к ушам, а значение к уму, то не полагаешь ли ты, что в названии, как бы в некотором одушевленном существе, звук представляет собою тело, а значение — душу звука?

Еводий: На мой взгляд, ничего нет более сходного.

Августин: Теперь обрати внимание на то, может ли звук имени быть разделен на буквы (utrum nominis sonus per litteras dividi possit), между тем как душа его, т. е. его значение (significatio), не может? Ведь несколько прежде ты сказал, что в нашей мысли оно не представляется тебе ни длинным, ни широким.

Еводий: Вполне с этим согласен.

Августин: Ну, а когда этот звук разделится на буквы, удерживает ли он, по твоему мнению, свое значение?

Еводий: Как же могут отдельные буквы обозначать то, что обозначает составленное из них имя?

Августин: Ну, а когда с разделением звука на буквы теряется значение, не кажется ли тебе, что делается нечто похожее на то, что бывает, когда из растерзанного тела исходит душа, и что с названием случается как бы некоторый род смерти?

Еводий: Согласен с этим, и при том так охотно, как ни с чем в этой речи.

Подводя итог сказанному, Августин заключает: «Так как все, что подлежит чувствам, находится в известном месте и времени, или, точнее, занимает известное место и время, то чувствуемое глазами разделяется по месту, а ушами — по времени».

Для чего дан человеку язык? — Чтобы человек открывал другому человеку свои мысли; чтобы учить других и припоминать себе; чтобы движения разума не остались несообщенными, но могли проявиться вне нас, стали известны другим людям; чтобы открывали мы друг другу умственные движения и сердечные совещания и чтобы каждый из нас, по общительности природы человеческой, передавал ближнему свои мысли, как бы из некоторых сокровищниц, износя их из таиниц сердца, — этими или подобными формулами средневековые теологи определяли функции языка.

«То субъективно-разумное, что существует в нас, т. е. то, что разумом одарено и разумно-объективное производит, или следует ему, связывается некоторыми естественными узами общения с теми, с которыми у него этот разум общий. Но так как человек не мог бы установить прочного общения с человеком, если бы они между собою не разговаривали и таким образом не передавали друг другу свои чувства и мысли (mentes suas cogitationesque), то это субъективно-разумное нашло нужным обозначить предметы словам,. т. е. некоторыми, служащими знаками, звуками (vidit esse imponenda rebus vocabula, id est significantes quosdam sonos), так, чтобы люди, не могшие чувствовать свои души, пользовались для установления между ними взаимного сношения чувством, как бы переводчиком. Но слышать слов отсутствующих они не могли. Поэтому разум тот изобрел письмена, обозначив и различив все звуки гортани и языка».

Служить средством общения — основная, но не единственная функция языка. «Поскольку нам невозможно иметь всегда перед глазами все существующее, то нечто из того, что всегда перед нами, мы познаем, а другое запечатлеваем в памяти. Но сохраниться раздельное памятование в нас иначе не может, если обозначение именами заключающихся в нашем разуме предметов не даст нам средства отличить их один от другого». Мы «познаем не по сущностям, а по именам и по действиям, особливо же так познаем существа бестелесные». Этот аспект — язык как средство объективизации, дискретного представления и познания мира, частично рассмотренный каппадокийцами, Августином и более подробно Боэцием, стал предметом особого внимания в позднее средневековье во время споров реалистов с номиналистами.

Во многих трактатах подчеркивалось, что язык есть средство общения именно человека с человеком. Рассматривая другие случаи речевой деятельности — словесные приказания животному, восприятие человеком звуков «говорящих» зверей или птиц — теологи отказывали им в статусе языковых. В иной плоскости, утверждали они, следует рассматривать и молитву (обращение человека к богу) или заповедь человеку: в этих случаях слова по существу излишни.

Коммуникативная функция признавалась ведущей, в творениях многих авторов она выдвигалась на первый план, ибо она определяет сущность языка.

Считалось общеизвестным, что речевой акт непременно предполагает говорящего, т. е. человека, который хочет что-то сообщить, научить кого-то, побудить его сделать что-то; слушающего, т. е. человека, который способен услышать то, что сказано, и непременно понять это; воздушную среду, разделяющую говорящего и слушателя, в которой может распространяться звук.

Каждое из этих условий непременно предполагает любое другое. «Голос для слуха и слух по причине голоса. А где нет ни воздуха, ни языка, ни уха, ни извитого прохода, который бы переносил звуки к сочувствию в голове, там не нужны речения». «Кто даже из младенцев не знает, что звук и слово (ακοή τε και λόγος) имеют взаимное соотношение, и что как слух не обнаруживает деятельности, если не раздаются звуки, так недействительно и слово, не направленное к чьему-либо слуху?»

Эти условия реализации речевого акта признавались столь непреложной истиной, что служили исходным пунктом доказательства невозможности вербального творения мира. Полемизируя с «языческими бреднями» антропоморфизма, богословы часто и весьма подробно истолковывали библейское повествование о «шести днях творения», объясняя, как следует понимать слова «сказал Бог», и почему книга Бытия представляет бога «повелевающим и разглагольствующим».

Эти слова, утверждали они, нельзя понимать буквально, в прямом смысле, ведь всякий звук произносится говорящим для телесного чувства слушающего, ибо слух так устроен, что ощущает звук при сотрясении воздуха; и если до начала творческого акта или в процессе творения бог говорил, то значит до начала творения уже существовал воздух, уже было время, в течение которого должен был распространяться звук: ведь речь всегда линейна, преемственные моменты звуков последовательно сменяются одни другими.

Если бог говорил, то ему совершенно необходимо было произносить каждое слово так, как говорят обыкновенные люди, т. с. произнося звуки и слоги, из которых одни образуются посредством движения губ, другие — посредством языка, а третьи — при помощи того и другого органа, ибо всякое имя изрекается не иначе, как с помощью голосовых органов, производящих посредством ряда артикуляции слоги и слово. Следовательно, «нелепость, что Бог изрекал какие-то слова, пусть далека будет от ума человека мыслящего!» Вместо «сказал» здесь можно поставить «помыслил» или «захотел», все они в данном контексте равнозначны.

А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон — История лингвистических учений — Л., 1985 г.

Свидетельство об изучении темы

Если Вы изучили представленную тему, то можете получить Свидетельство, подтверждающее изучение теоретических материалов в рамках тематического курса «Языкознание: История языкознания» по теме «Вопрос об устройстве языка (в период Средневековья)».

Другие статьи по теме: