ЯзыкознаниеИстория языкознанияПроблема языка в средневековом западнохристианском миреУчения о происхождении языка в Средневековье - начало
Для всех без исключения средневековых учений о происхождении языка опорой служил один и тот же библейский текст: «И когда образовал Господь Бог из земли всякого зверя полевого и всякую птицу небесную, привел Он к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и как назовет человек какое-либо живое существо, так и имя его. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Бытие, 2, 19—20). История средневековых учений о происхождении языка есть история интерпретации этих стихов. Появление каких-либо теорий, игнорирующих Библию, в Средние века совершенно невероятно. Все теологи безусловно принимали повествование о наречении имен, но трактовали его по-разному.
Учение ортодоксальных теологов было таким: как человек не может в прямом смысле быть назван творцом вещей, так бог не может в прямом смысле быть назван ономатотетом, установителем имен. «Ни Адам не сотворил животных, ни Бог не наименовал, как повествует Моисей». Ведь сущность языка такова, что он нужен только человеку, поэтому ни одно имя не старше человека.
Эту трактовку нужно было согласовать с первой главой Бытия. где говорится о творческой силе слова божия в о наименовании стихий богом «И сказал Бог: да будет свет»; «И назвал Бог свет днем, а тьму назвал ночью» и т. д. Возражая «еретику» арианскому епископу Евномию, учившему, что язык не может иметь чисто человеческое происхождение, что в нем следует усматривать высшую премудрость, и ссылавшемуся при этом на первую главу, защитник ортодоксии, один из «избранных отцов», «столп православия», Григорий Нисский писал: «Вероятно, наши противники станут опираться на эти слова. …Спрашивают: если Писание признает, что эти названия положены Богом, то как вы говорите, что имена придуманы людьми? Что сказать нам на это?
Опять прибегаем к обычному слову и говорим, что изведший всю тварь из небытия в бытие есть Создатель вещей, рассматриваемых в их сущности, а не имен, не имеющих существенности н составленных из звуков голоса и языка; вещи же, вследствие находящейся в каждом [человеке] природной способности, именуются каким-либо служащим для обозначения их звуком, так что название соответствует предмету сообразно с местным у каждого народа обычаем».
И несколько ниже подводит итог своему рассуждению: «Итак, всем подтверждается наше слово (хотя оно и неискусно построено по правилам диалектики), доказывающее, что Бог — Создатель предметов, а не простых речений, ибо не ради Его, а ради нас прилагаются предметам имена. ...Если же кто скажет, что эти имена образуются, как угодно людям, сообразно их привычкам, тот нисколько не погрешит относительно понятия Промысла, ибо мы говорим, что имена, а не естество существующих предметов происходит от нас. Иначе именует небо еврей и иначе хананей, но тот и другой понимают одно и то же, от различия звуков нисколько не ошибаясь в разумении предмета».
Аналогичные рассуждения можно найти у старшего брата Григория Нисского — Василия Кесарийского, чью полемику против Евномия Григорий продолжил и развил, у Аврелия Августина, Гуго Сен-Викторского, Петра Ломбардского, Бонавентуры, Фомы Аквинского.
Общепринятое ортодоксальное толкование соотношения естественного и сверхъестественного в происхождении имен было таким: от бога — творческая способность, разумность, дарованная первочеловеку Адаму и всему роду человеческому, поэтому каждый человек с момента рождения уже владеет Языком в потенции, а реализация этой способности, установление имен — дело самого человека.
Это восходящее к Аристотелю учение о бытии в возможности (в потенции) и в действительности (реализации) имеет определяющее значение для средневековых теорий происхождения языка, наук, искусств, любых ремесел, умений и навыков. Всякая возможность имеет противоречивый характер, ибо в возможности существующее нечто как бы одновременно и есть, и не есть, как учил Аристотель. Всякая возможность, всякая человеческая способность, утверждали средневековые теологи, может выявиться в реальном бытии, но равным образом и остаться в небытии, в возможности бытия.
Так, язык присущ в возможности любому человеку, но если человек не слышит речь с самого рождения («опыт Псамметиха»), то он и не заговорит, т. е. не будет произносить вслух артикулированные звуки, которые служат знаками каких-то внеязыковых сущностей, но будет передавать свои мысли каким-то иным способом, которому он научится от окружающих людей. Возможность и действительность диалектически взаимосвязаны и предполагают друг друга, ничто не может быть в действительности, если его нет в возможности; любая сущность представляет собою возможность в процессе постоянного осуществления.
С этим было тесно связано учение о творческих способностях человека. Под творческой способностью пли разумностью понималась вся совокупность духовных сил, свойственных человеку, его смышленность, сообразительность. Все теоретические и прикладные знания, все науки и искусства обязаны своим существованием этой способности. Анализируя ее, Григорий Нисский вопрошал: Откуда высшие из наук? Откуда геометрия, физика, логика, механика? Откуда сама философия и, короче говоря, всякое занятие души великими и высокими предметами? А земледелие? А мореплавание?
Конечно, рассуждает он, бога нельзя признать причиной каждого отдельного творческого акта человека, человек произвольно распоряжается своими творческими способностями, по своему усмотрению он направляет их как на пользу себе и другим людям, так и во вред. Ведь все та же способность к творческому мышлению служит источником и добрых, и злых дел, но признать бога виновником последних — богохульство. Творческая способность человеку дарована, но мы сами делаем дом, скамью, меч, плуг и вообще все нужное для жизни. «Так и речевая способность (λόγου δύναμις) есть дело Создавшего наше естество таковым, а изобретение слов каждого в отдельности придумано нами самими, чтобы пользоваться ими для обозначения предметов. Это подтверждается тем, что повсюду признаются постыдными и неприличными многие слова, изобретателем которых ни один здравомыслящий не признает Бога».
Как нелепо думать, что мы нуждаемся в чьей-либо помощи, чтобы слышать ушами или видеть глазами, каково бы ни было происхождение этих органов, «так, говорим мы, и разумная сила души... сама собою движется и взирает на вещи, а для того, чтобы знание не претерпело никакой слитности, налагает на каждую из вещей как бы какие клейма (σήμαντρα), обозначения посредством звуков. Удостоверяет это учение и великий Моисей, сказав [в Библии], что Адамом положены наименования неразумным животным».
Анализ средневековых учений о происхождении языка еще раз выявляет теснейшую связь языковедческих идей с господствующим мировоззрением эпохи: средневековые мыслители занимались теми аспектами теории, которые ставила перед ними теология и разрешали их в соответствии с принятой конфессиональной доктриной. Сущности языка, соотношению имени и именуемого, роли языка в познании, взаимосвязи языка и мышления, полемике с невеждами, смешивающими Логос — вторую ипостась Троицы — и человеческое слово, посвящены многие главы в десятках трактатов.
В то же время такой существенный для античной науки вопрос, как сам механизм возникновения слов, происхождение материала, из которого они строятся, этимология, если занимал умы средневековых мыслителей, то лишь косвенно. Мы нигде не встретим споров по этому вопросу, никто не озабочен поисками истины в данной области, никто не отстаивает свою правоту, не обличает заблуждения инакомыслящих; это «внешняя наука», заниматься ею дело бесполезное. Поэтому здесь всегда бесстрастное изложение чьих-то мнений и взглядов, отчуждение автора от излагаемой теории. Оно ощущается постоянно, а нередко и намеренно подчеркивается.
И страстный полемист Августин, и Григорий Нисский, и желчный Иероним Стридонский, хорошо знакомые с многочисленными грекоязычными и латино-язычными работами античных этимологов, часто цитировавшие их, всегда оставались равнодушными к существу спора.
«Стоики утверждают, ...что нет слова, значение которого нельзя было бы верно объяснить», — так начинается известнейшее изложение практики этимологического анализа первых веков, данное в шестой главе трактата «Основы диалектики», приписываемого Аврелию Августину. Изложению предпослана общая оценка этой практики: «О происхождении слова спрашивают, когда спрашивают, почему так говорится; дело, как мне кажется, чрезвычайно любопытное, но не очень нужное.
...Как бы ни было полезно объяснить происхождение слова, бесполезно было бы приниматься за то, что, начав, пришлось бы толковать, воистину, бесконечно. Кто же может отыскать, откуда было так сказано все, что когда-либо было сказано? Из этого следует, что как толкование снов, так и объяснение происхождения слов зависит от выдумки каждого человека». Такова и этимологическая практика Лактанция, Оригена, Августина. Анализ этимологических принципов и методов средневековья можно найти в известной работе В. Пизани «Этимология».
В Библии довольно часто даются объяснения того или другого имени, переименовываются люди, получают названия горы, поля, колодцы, города, но эксегеты не проявляли особо пристального внимания к этим местам Писания. Чаще других занимался ими Иероним Стридонский, дававший буквальное толкование текста, избегавший аллегорий, в отличие от большинства отцов хорошо знавший еврейский язык, что необходимо в подобных изысканиях.
Вообще поиски этимона более характерны для латиноязычных авторов (отцов западных), чем для грекоязычных (восточных), чему причиной, возможно, широкое распространение на Западе трудов Варрона и несколько меньшая языковая обособленность римлян, часто знавших еще и греческий, нередко сравнивавших эти два языка. При этом богословы не шли дальше механического приложения известных приемов к новому материалу — Библии. «„Кадес", — пояснял Иероним, — значит не „святая", как многие думают, а „измененная" или „перенесенная". …А если же переводится „святая", то это нужно понимать как антифрасис, подобно тому как Парки называются так потому, что совершенно беспощадны, война (bellum) потому, что нисколько не прекрасна (bellum), и роща (lucus) потому, что нисколько не светят (luceat)».
Наиболее широко использовал этимологию Исидор Севильский в своем энциклопедическом труде «Этимологии, или Начала»? превратив ее в универсальный инструмент научного познания всего видимого и невидимого мира, но даже у него этимологические толкования зачастую сопровождаются ссылками на какие-то не очень авторитетные для христианина VI—VII вв. источники: считают, полагают, говорят вместо обращения к Библии или церковному преданию. Решая «недоуменные вопросы», Исидор ставит в один ряд мнение отцов церкви и языческих философов.
В позднее средневековье этимология была использована в агиографии для истолкования «таинственного» смысла имени того или иного святого. Следует, однако, иметь в виду, что на статус строгой и доказательной научной дисциплины этимология стала претендовать только в эпоху Возрождения, когда значительно выросла филологическая культура исследователей.
В средневековых трактатах сравнительно редко рассматривался вопрос о внешних материальных условиях возникновения человеческой речи. Григорий Нисский был одним из немногих авторов, занимавшихся им достаточно подробно и наметившим путь его решения. В своем основном труде по антропологии «Об устроении человека» он заявил, что строение человеческого рта приспособлено к потребности произношения членораздельных звуков главным образом благодаря человеческой руке.
Весьма любопытно, что в той же главе Григорий говорит не только о роли руки, но и о прямой походке человека, позволившей освободить передние конечности от функции подпорок телу. Но если руку он безоговорочно связывает с трудом, если, согласно его теории, именно она взяла на себя многочисленные «служения» и тем самым позволила освободить рот для потребностей слова, то прямохождение Григорий связывает главным образом с символическим значением: оно обозначает право человека начальствовать и его царское достоинство на земле, где он поставлен владыкой над всем растительным и животным миром и потому высоко держит голову.
Глава эта называется так: «Глава восьмая. Почему у человека прямой стан, и о том, что руки даны для слова». «У человека стан прямой, лицо обращено к небу, и смотрит он вверх, а этим означается его право начальствовать и царское достоинство. Ибо то самое, что из живых существ таков один только человек, у всех же прочих тела поникли долу, ясно доказывает различие в достоинстве преклонившихся пред владычеством и возвысившейся над ними власти. У всех прочих передние члены суть ноги, потому что нагбенное имеет нужду в опоре. А в устройстве человека члены эти стали руками. Ибо в потребность прямому стану достаточно было одного основания, так как и двумя ногами безопасно подпирается он во время стояния».
«Кроме того,— продолжает Григорий, — содействие рук помогает потребности слова, и если кто-то услугу рук назовет особенностию словесного существа — человека, если сочтет это главным в его телесной организации, тот нисколько не ошибется. И дело не только в том, что человек всегда пишет с помощью руки, хотя это также имеет немаловажное значение, ибо обозначая слово письменами, мы, можно сказать, беседуем с отсутствующими рукою, сохраняя звуки в начертаниях букв. Но все же главным образом речь идет о другом: о том, что рука освободила рот для слова».
«Поскольку человек есть словесное некое живое существо, то нужно было устроить телесное орудие, соответственное потребности слова. Как мы видим, чти музыканты с родом орудий сообразуют и музыку, на лире не свиряют, и свирели не употребляют вместо гуслей, так, подобным сему образом, и для слова нужно было соответственное устройство орудий, чтобы, согласно с потребностию речений, изглашалось слово, образуемое голосовыми членами. Для сего-то приданы телу руки. Ибо, если можно рассчитать тысячи жизненных потребностей, в которых эти досужие и на многое достаточные орудия рук полезны для всякого искусства и всякий деятельности, с успехом служа в мирное и военное время, то преимущественно пред прочими нуждами природа придала их телу ради слова.
Если бы человек лишен был рук, то у него, без сомнения, по подобию четвероногих, соответственно потребности питаться устроены были бы части лица, и оно было продолговато, и утончалось к ноздрям, у рта выдавались вперед губы мозолистые, твердые и толстые, способные щипать траву. Между зубами вложен был бы язык, отличный от теперешнего, мясистый, упругий и жесткий, помогающий зубам, или влажный и по краям мягкий, как у собак и прочих сыроядных животных, вращающийся в промежутках острого ряда зубов.
Поэтому, если бы у тела не было рук, то как образовался бы у него членораздельный звук, когда устройство рта не было бы приспособлено к потребности произношения? Без сомнения, необходимо было бы человеку или блеять, или мычать, или лаять, или ржать, или реветь подобно волам и ослам, или издавать какое-либо зверское рыкание. А теперь, когда телу дана рука, уста свободны для служения слову. Следовательно, руки оказываются принадлежностию словесного естества: Творец и их приспособил для удобства слову».
Григорий Нисский был виднейшим и авторитетнейшим представителем грекоязычной патристики, чьи сочинения оказали существенное влияние на формирование христианской доктрины и были хорошо известны мыслителям последующих веков как Востока, так и Запада, и не только ортодоксально мыслившим теологам, но и тем, кто склонялся к пантеизму, но его рассуждения о роли руки в специализации и устройстве органов речи, а равно и мысль, что именно вертикальная походка связана с освобождением руки для такого служения, были, кажется, слишком хорошо и надолго забыты наукой последующих веков в Византии и Западной Европе. Для обширнейшего культурного ареала трактат «Об устроении человека» служил основным источником знаний по христианской антропологии, но его учение об условиях возникновения языка подробно не развивалось никем. Только эпизодически встречается у разных авторов краткое изложение этих идей.
Так, выдающийся армянский философ, богослов, общественно-политический деятель и педагог Григор Татеваци (1346—1409) писал в своем основном труде «Книга вопрошений»: «Человек — господин и владыка всех животных, поэтому все животные имеют опущенную вниз голову, как слуги и подданные, а у человека она поднята вверх, как у князя и царя. Голова у него поднята, дабы язык и руки служили мышлению и труду. Ибо если человек имел бы опущенную вниз голову и обе его руки покоились на земле, он не мог бы трудиться. И поэтому ему нужны были бы удлиненный язык и утолщенные губы для собирания пищи, и тогда язык не мог бы служить разуму так, как он служит теперь». «Книга вопрошений» Григора Татеваци справедливо считается своеобразной энциклопедией философских знаний средневековья, современные исследователи чрезвычайно высоко оценивают ее роль в истории философской мысли.
Григор Татеваци, «развивая материалистические тенденции татевской школы, выдвинул ряд философских положений, предвосхищавших концепции философов нового времени. К ним относятся оценка роли прямохождения для деятельности разума, отрицание врожденных идей, сравнение души с неисписанной доской и т. п.». Разумеется, о Григории Нисском этого сказать нельзя, материалистические тенденции в области философии всегда оставались глубоко чуждыми этому отцу церкви (как, впрочем, и другим каппадокийцам). Тем не менее его идеи о влиянии прямохождения на освобождение руки и о роли освобожденной руки в специализации речевого аппарата весьма интересны и заслуживают самого пристального изучения.
А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон — История лингвистических учений — Л., 1985 г.
 |
 |
Теории происхождения языка развивались ортодоксальными теологами от Тертуллиана, Авгу...
|
 |
|
Средневековая философия языка не была атомистичной, мысль всегда сосредоточивалась не...
|
 |
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
 |
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
