Языковая ситуация в стране воздействует на национальную филологию, отчасти определяя существенную в истории науки «организацию занятий», их роль в общей динамике культуры. В Византии складывалась не только диглоссия — возможно, правы те исследователи, которые нащупывают в греческом языке византийского тысячелетия три языковых разновидности. Кроме все более застывавшего и вопреки своему назначению и наименованию все более неповоротливого (1) аттицистического литературного языка и, с другой стороны, (2) непринужденно развивающейся народной речи, которая продолжала общеэллинистический народный язык императорской эпохи, бытовал еще и (3) промежуточный вариант литературно-разговорной койнэ, восходящей к традиции специализированной эллинистической речи, образчиком которой может служить язык популярно-философской проповеди, — у Эпиктета, например, во многом близкого к языку посланий Нового завета.
Ситуация осложнялась еще более под влиянием христианской языковой стихии, так как независимо от христианских убеждений изощренные стилисты болезненно ощущали ее неэллинскую родословную. «Литературный террор» пуризма не остановился даже перед святыней. Знаток христианского греческого языка Г. Бартелинк высказал мысль, что не только такие люди, как Юлиан Отступник, но и церковные писатели иногда прибегали к описательной передаче традиционных христианских выражений исключительно из соображений пуризма: примирение христианского языка с аттицизмом составляло особую заботу позднеантичных и византийских литераторов.
Любопытны выражения, в которые нормализатор облекал свое осуждение расхожим словам и словосочетаниям: άδόκιμον (иногда даже εσχάτως); κάκιστον, ου χρή, εκφυλον, άηθες, μηδέποτε εί`πης, φυλάττου, δυσχεραίνω, и др.
В этой ситуации получалось, что писание на чистом литературном языке превратилось в трудное упражнение под надзором строгих блюстителей старинных норм. И хотя были люди, овладевавшие рекомендуемый способом выражения в совершенстве (так, патриарх Фотий стал мастером чистой и богатой речи), для многих писателей это было непосильно, так что писания их носят печать вымученности.
Результатом известного рода диглоссии, на одном полюсе которой можно поставить естественные, а на другом — искусственные речевые формы, было напряжение, которому трудно дать единую оценку. С одной стороны, оно вело к окостенению, вычурности, нарочитой вторичности по отношению к литературе прошлого. С другой стороны, именно это напряженное усердие способствовало сохранению той степени преемственности в отношении древнегреческой традиции, которая обеспечила частичное сохранение последней. Иначе говоря, обязательства, добровольно принятые на себя византийцами, оказались для других более выгодны, чем для них самих.
Характеристика внутренней языковой ситуации Византии останется неполной, если не учесть роли латинского языка в многонациональной Восточной Римской империи. Формула, определяющая Византию как соединение римской государственности, греческого языка и христианской веры, упрощает, естественно, эту сторону дела. До разделения империи латинский язык был важным языковым фактором на Востоке: судопроизводство, армия, дипломатия пользовались языком римлян. Впрочем, и тогда, когда греческий был объявлен официальным языком Нового Рима, а Ираклий, правивший в 610—641 гг., стал именоваться не императором, а василевсом, влияние латинского языка и следы, им оставленные, были очень ощутимы. Живой язык ромеев, как мы находим его, например, в житийной литературе, полон латинских лексических заимствований, с которыми впоследствии боролся Симеон Метафраст.
На каждой странице словарей позднегреческого литературного византийского языка находим слова такого рода βίάτωρ, βίγλα, βικάριος, βικεννάλια, βίκτωρ, βίνδιί, даже βίγκας (ούΐγκας) в обращении к полководцу и т. п. Макаронические сочетания вроде κατ` ορδινα или, напротив, использование латинских морфологических элементов (άτρίκλινος в духе πρωτοασηκρήτις) показывает, что с обиходным греческим языком происходило нечто похожее на то, что много раньше давал симбиоз греческого и латинского языков с влиянием в обратном направлении.
Отсюда становится ясным, между прочим, и то, что только ретроспективная мечтательность может видеть в языке византийских греков, который так благотворно и сильно влиял на рост и едва ли не самое рождение литературного языка славян, еще и гарантию эллинской чистоты и залог единства с великими днями эллинства, в чем будто бы отказано латинскому миру. Противопоставлять пронизанной самым утонченным эллинизмом классической латыни разговорный язык эллинизированных провинций или ощутимо подпорченный деловой и разговорной латынью греческий язык византийской эпохи не выгодно для тех, кто ищет такого рода выгод.
Со временем византийцам захотелось отстраниться от латинской речи. Латинские вкрапления, особенно в административной и деловой лексике, остаются навсегда, однако подчеркнутая преданность греческой идиоме начинает восприниматься после Малого и Великого церковных расколов как верный признак православия. Латинский язык преподается лишь будущим юристам. Следы занятий латинскими ораторами и поэтами с опорой на греческие подстрочники, сохранившиеся на двуязычных папирусах, отходят в прошлое. И хотя двуязычные выходцы из Южной Италии иногда выручали, необходимость переводов с латинского становилась со временем все более насущной.
А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон — История лингвистических учений — Л., 1985 г.
Вступая в общение с окружающими народами, византийцам приходилось иметь дело с различ...
|
Поразительно энергичная деятельность византийцев по созданию письменности и грамматико-риторической катехизации окружающ...
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
Пожалуйста, если Вы нашли ошибку или опечатку на сайте, сообщите нам, и мы ее исправим. Давайте вместе сделаем сайт лучше и качественнее!
|