ЯзыкознаниеИстория языкознанияПроблема языка в средневековом восточнохристианском миреИзучение византийцами языковых явлений в рамках филологии
Языковедческий интерес процветавшего в Византии филологического жанра схотиев очевиден и в том, как, например, Евстафий, внимательный к фактам народной жизни, отмечает в своих комментариях между прочим и формы народной речи, что весьма важно для неогрецистики. Иногда считают, что интерес и Евстафия, и Цеца к новым языковым явлениям свидетельствует о характерном для XII в. более свободном отношении к идеалам классицизма. Нечто родственное, а именно побуждение к собиранию пословиц, включая и относительно новые, характерно не только для Евстафня, но в для Пселла и Плануда, не говоря о составителях сборников, оставивших неоценимое собрание старинных греческих пословиц и выразительных речений.
Оценивая филологическое комментирование классиков, приходится, конечно, признать, что старые схолии во многих отношениях интереснее поздних. Это не означает, однако, что следует преуменьшать степень искушенности византийских филологов. Вспомним, что Виламовиц придавал византийским издателям большое значение в истории традиции, а Триклиния, как и Марка Музура, почитал за выдающихся классиков по наивысшим меркам. Во всяком случае, византийские филологи умели ценить такие объяснения, которые теперь и сами нуждаются в пояснении; они не думали, вероятно, что Аристофан Византийский, автор изящного схолия к ст. 1107 «Облаков» Аристофана: άπραγμοσύνη δε φυτόν... εν `Ακαδημία φυόμενον, т. е. приблизительно «отрешенность — древо, насаждаемое в академии», принимает άπραγμοσύνη за ботанический термин.
Наконец, отметим обстоятельство, пожалуй, даже и неожиданное – влияние византийских представлений, а иногда и споров о строении или истории некоторых слов на воспроизведение этих слов в языках восточно-христианского круга. При столь тесных и определяющих контактах бывают случаи, что кабинетная этимология в языке-образчике может со временем порождать живую внутреннюю форму в другом языке.
Скажем, слово «насущный», вошедшее в русский язык, представляет собой кальку греч. επιούσιος из «Отче наш», восходящую к тому толкованию структуры этого слова (έπι-ούσιος, т. е. «жизненно необходимый»), которое существовало у византийских эксегетов (например, у Иоанна Дамаскина — PG 94, col. 1152) рядом с другим, которое можно считать лингвистически более правдоподобным (έπ-ιοόσιος в смысле «завтрашний, очередной»). Последнее также отражено в славянской письменности, но не имело равного успеха в обиходном словоупотреблении. Для решения вопроса о том, как понималось επιούσιος евангелистом, история русского слова «насущный» дает, разумеется, мало; зато независимо от адекватности или неадекватности исторически подлинному евангельскому смыслу русское слово «насущный» живет, сохраняя в себе частицу позднеантичной и византийской семантической рефлексии.
А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон — История лингвистических учений — Л., 1985 г.
 |
 |
Не только филология в Византии была внимательна к стилистике. Риторика, которая по-п...
|
 |
|
После крестоносцев внимание к Западу стало ощутимо и выразилось между прочим в более энергичной переводческой деятельнос...
|
 |
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
 |
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
