Христианство, философия и язык в Византии

Поразительно энергичная деятельность византийцев по созданию письменности и грамматико-риторической катехизации окружающих народов была прежде всего частью христианской миссии. Заимствующим народам, впрочем, мало передавалось то, что в самой Византии может удивлять, — чрезвычайно близкое соседство христианского и эллинского. Вечную борьбу за сохранение античного наследия в христианской культуре начал когда-то Климент Александрийский и Ориген. В III—IV вв. христианству, чтобы успешно соперничать с языческой цивилизацией, пришлось усвоить многие приемы, выработанные классической древностью. Уже тогда создалась христианская филология, достигшая внушительных результатов, например в «Гекзаплах» Оригена или в процедурах атрибуции текстов у Евсевия в «Церковной истории».

Разумеется, история христианского гуманизма знала множество перипетий. В пору македонского Возрождения или во времена Палеологов было немало выдающихся деятелей, в которых обе культурные струи как будто бы мирно уживались. Не следует забывать, однако, что случались моменты, когда возникала открытая борьба между чересчур горячими сторонниками только одной из сторон намечавшегося культурного двуединства: взять Юлиана Отступника или сожжение в 391 г. Серапейона ожесточенной толпой александрийских христиан, не без основания, пожалуй, ощутивших, что культура — эллинка по природе. Когда античная система образования была, наконец, сильно потеснена — наступил VII век.

Фактором, имеющим отчасти парадоксальный характер и вместе всемирно историческое значение, было принятие на себя церковью, в особенности монастырями, задачи сохранять эллинскую книжность, что означало непрестанную деятельность по сохранению, а следовательно, и переписыванию рукописных книг. Если на Западе это решение связано прежде всего с именами Бенедикта и Кассиодора, то на Востоке сходное значение имел Устав Василия Великого, а затем устав Студийского монастыря, в котором особо оговаривались наказания нерадивым переписчикам книг (PG 99, col. 1739—1740).

Душеполезный смысл заботы о книгах получил принципиальную важность в последующей судьбе древних авторов, а значит, и новых народов. И если задача сохранения традиции, остро сознававшаяся византийцами и занимавшая их силы, скромна в сравнении с ее созданием, то количество и качество труда, необходимого для осуществления этой задачи, нельзя недооценивать.

Явление это можно было бы назвать византийским чудом, если бы причины и обстоятельства его не были достаточно ясны. Уровень осведомленности и усердия греческих переписчиков, благодаря которым был осуществлен в IX—X вв. переход (так называемый μεταχαρακτηρισμός) всей письменности от унциального письма к более практичному минускульному, можно оценить, сопоставляя переписанные ими разнообразные тексты отдаленнейших эпох с состоянием более молодых и менее разнообразных по содержанию и стилю литератур.

Большая смысловая прозрачность греческих текстов имеет много причин: ясность изложения у древних, международный размах изучения и обработки античных текстов на протяжении столетий; не лишена значения, наверное, и более высокая ступень образованности у поздних греческих переписчиков.

Высоко оценивая антиковедческие приложения труда византийских книжников, не следует упускать из виду значительный по объему, а также по внутренней энергии пласт филологии, связанный непосредственно с христианской литературой. С точки зрения языковедческой здесь сложился аналог схолиев к античным авторам — эксегетические катены и глоссарии, в которых толковались и библейские гебраизмы. Onomastica sacra включали разъяснение заимствований, важных для понимания библейского текста и церковного обихода, главным образом древнееврейскую антропо- и топонимику. Привнесению традиционных форм в христианскую литературу обязаны своим существованием как «апории», за которыми с легкостью угадывается наследие аристотелевской научной методологии, так и вопросы-ответы (έρωταπο-κρίσεις), которые М. Грабман сопоставлял с quaestiones quodlibetales западных схоластов.

Имели место и обратные процессы, когда старые языковые проблемы получали христианское освещение. Повествование о первоначальном языке, утраченном из-за попытки столпотворения в Вавилоне, вместе с теорией существования в мире 72 языков, и о благодатном даре языков, полученном апостолами в знак упразднения последствий ветхозаветного языкового смешения, — все это развито было патристикой, но обсуждалось и обрабатывалось снова и снова, например у Григория Паламы (PG 151, col. 313).

Отметим, что «дар св. Духа», зримо явившийся в виде языков пламени, рекомендуют теперь сопоставлять, но не смешивать с так называемой глоссолалией — экстатическим произнесением звуков, нуждающихся в истолковании. Вопрос о языке бога, ангелов (их 70 000 и каждый знает по 1000 языков), дьявола связывался то с названным выше вопросом о языке-первенце, то с идеями о неязыковых формах мысли и ее передачи. Вопрос о языке демонов привлекал, в частности, внимание Пселла. Некоторым аналогом этих идей в древности мог бы служить так называемым язык богов; впрочем, для создателя «Илиады» это была скорее литературная затея.

А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон — История лингвистических учений — Л., 1985 г.