Русский языкИстория русского литературного языкаРазвитие литературно-письменного языка в XVIII векеБорьба по поводу “нового слога” в начале XIX в.
Как положительные, так и отрицательные стороны карамзинских преобразований были по достоинству оценены уже в первой половине XIX в. В. Г. Белинский писал об этом в статье “Сочинения Александра Пушкина” (1843 г.): “Карамзин имел огромное влияние на русскую литературу. Он преобразовал русский язык, совлекши его с ходуль латинской конструкции и тяжелой славянщины и приблизив к живой, естественной, разговорной русской речи... При нем и вследствие его влияния тяжелый педантизм и школярство сменялись сантиментальностью и светскою легкостью, в которых было много странного, но которые были важным шагом вперед для литературы и общества”. Однако критик сумел правильно подметить и отрицательные черты карамзинского “нового слога”. В статье “Литературные мечтания” (1843 г.) мы читаем: “Тогда был век фразеологии. А гнались за словом и мысли подбирали к словам только для смысла. Карамзин был одарен от природы верным музыкальным ухом для языка и способностью объясняться плавно и красно, следовательно, ему не трудно было преобразовать язык. Говорят, что он сделал наш язык сколком с французского, как Ломоносов сделал его сколком с латинского. Это справедливо только отчасти. Карамзин старался писать, как говорится. Погрешность его в сем случае та, что он презрел идиомами русского языка, не прислушивался к языку простолюдинов и не изучал вообще родных источников”. С этим мнением великого русского критика мы можем согласиться: главная беда Карамзина состояла в том, что он, удовлетворяя вкусам дворянства, с презрением относился к речи народа. Это и помешало ему сделать “новый слог” подлинно национальным литературным языком, который был бы способен обслуживать потребности всей сложившейся к этому времени русской нации.
Сильные и слабые стороны карамзинских преобразований русского литературного языка выявились ярче всего в течение двух первых десятилетий XIX в., когда вокруг “нового-слога” разгорелась ожесточенная общественная борьба, разделившая на два лагеря — сторонников и противников карамзинской реформы — не только писателей и критиков, но и более-широкие круги общества, преимущественно молодежи.
Следует сразу же отметить, что сам Карамзин в эти годы устранился от защиты своих стилистических позиций, предоставив ее своим ученикам и последователям. Это объясняется тем, что, во-первых, он всецело отдался работе над “Историей государства Российского”, получив звание официального историографа, а во-вторых, и тем, что, под влиянием углубленного изучения летописей, он и сам в значительной степени отошел от своих юношеских увлечений.
Общественная борьба по поводу “нового слога” протекала и в условиях политической реакции, войн, которые царская Россия вела против революционной, а затем наполеоновской Франции. Французский язык стал рассматриваться реакционным дворянством как источник революционных идей, что порождало резко отрицательное отношение к нему, сменившее собою недавнее увлечение.
Борьба против “нового слога” вместе с тем связывалась и с борьбой против галломанства, которое справедливо считалось одной из серьезных болезней русского дворянского общества (см., например, комедию И. А. Крылова “Урок дочкам” с ее сатирическими портретами галломанствующих дворян. Комедия написана в 1807 г., во время войны с Наполеоном).
В этой общественной атмосфере основным противником Карамзина и его языковой реформы выступил А. С. Шишков, моряк по своим основным занятиям, дослужившийся до адмиральского чина и на досуге занимавшийся литературой. Одна из главных его книг, направленных против Карамзина, — “Рассуждение о старом и новом слоге в русском языке” (1803 г.).
Вслед за тем почти ежегодно появлялись и другие его сочинения подобного рода.
Административная и общественно-литературная деятельность Шишкова была достаточно широкой. В 1811 г., накануне Отечественной войны с Наполеоном, он получает назначение да должность статс-секретаря, заместив впавшего в немилость и отправленного в ссылку М. М. Сперанского. Перу Шишкова принадлежат выпускавшиеся от имени Александра I патриотические манифесты к дворянству, воодушевлявшие его на патриотические подвиги. Именно это проявление патриотизма Шишкова было положительно оценено юным Пушкиным, который в “Послании к цензору” (1822 г.) писал: “Сей старец дорог нам, он блещет средь народа Священной памятью двенадцатого года”. Позднее Шишков получает назначение на пост министра народного просвещения и руководит цензурой, Он состоял также президентом Академии Российской и организовал для распространения своих идей и для объединения литературных единомышленников “Беседу любителей русского слова” (1811 г.). Вокруг Шишкова группируются защитники классицизма, противники новых направлений в литературе. Это были в большинстве своем реакционные и малоодаренные графоманы. Официально среди членов “Беседы” числился и Державин, даже предоставивший для заседаний этого учреждения свою квартиру на набережной Фонтанки; однако он был достаточно широк по своим литературным вкусам и одновременно поддерживал дружбу с Карамзиным, одобрял творчество тогда молодых поэтов Жуковского, Батюшкова и других.
Членом “Беседы” официально считался и Крылов. Ему в какой-то степени был близок патриотизм Шишкова, его борьба с галломанией. Однако великий баснописец насмешливо относился к бюрократизму, пронизывавшему деятельность “Беседы”, а также к бесталанности ее адептов (см. его басни “Квартет”, “Парнас”, “Демьянова уха” и др.).
Сторонники и защитники “нового слога” — поэты и критики В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский, В. Л. Пушкин, Д. В. Дашков, М. Н. Макаров и др. — вначале ограничивались в ответ на нападки со стороны Шишкова и его друзей остроумными памфлетами, затем в 1814 г. организовали в противовес шишковской “Беседе” свое литературное общество под. названием “Арзамас”. Деятельность “Арзамаса”, собиравшегося в дружественной и непринужденной обстановке, направлявшегося блестящими талантами его основателей, была полной противоположностью бюрократической и бездарной “Беседе”.
Насколько широкий отклик получила борьба двух литературных направлений, свидетельствуют, между прочим, “Воспоминания” С. Т. Аксакова, учившегося в 1806—1807 годах в Казанском университете. Весь его курс разделился тогда на сторонников и противников “нового слога”.
В чем же обвиняли шишковисты сторонников Карамзина? Шишков, отстаивая жизненность теории “трех штилей” Ломоносова, ратовал за стилистическую дифференцированность литературного языка. Стремление карамзинистов писать все произведения одним и тем же слогом расценивалось как литературное якобинство, сопоставлялось с революционными устремлениями сделать всех людей равными. При этом Шишков выдвигал довод стилистического богатства, отличающего русский: язык от французского, благодаря исконной связи русского языка с церковнославянским. Шишков выступал против стилистического смешения в одном и том же контексте слов “высоких” и “низких”. Он писал: “Нельзя сказать в разговоре: "гряди, Суворов, надежда наша, победи врагов!" — или употребить такие слова, как: звездоподобный, златовласый, быстроокий”. С другой стороны, “весьма бы смешно было в похвальном слове какому-нибудь полководцу вместо: "Герой! Вселенная дивится тебе!" — сказать: "Ваше превосходительство! Вселенная вам удивляется!"”. С большой яростью Шишков нападал на усвоенные русским языком галлицизмы, лексические, семантические и синтаксические, а также на новообразования типа кальки, усматривая во всём этом неисчислимый вред для русского языка. Пуризм Шишкова был последовательным и бескомпромиссным. Он призывал, например, вместо слова фортепиано употреблять якобы равнозначное тихогром, предлагал калоши называть мокроступами. Вообще он рекомендовал искать нужные для выражения мыслей слова в церковнославянских книгах, если же там слово отсутствовало, то создавать его вновь из церковнославянских корней. Это увлечение обветшалой словенщиной и составляло главную мишень для остроумных нападок на “Беседу” со стороны молодых арзамасцев, сочинивших такую фразу, вложенную ими в уста Шишкова: “Хорошилище идет по гульбищу из позорища на ристалище”, что должно было соответствовать сочетанию давно уже общепонятных слов: “Франт идет по бульвару из театра в цирк”. Но вместе с тем Шишков отстаивал и право писателей применять простонародные слова и выражения, правда, ограничивая это употребление лишь произведениями низкого стиля. Он писал по этому поводу так: “Милые дамы, или по-нашему грубому языку, женщины, барыни, барышни, редко бывают сочинительницами, итак пусть их говорят, как хотят”, Напомним, что изысканный “новый слог” карамзинистов преимущественно ориентировался на язык “милых дам”.
Общественная борьба по вопросу о “новом слоге” постепенно затихает, сходит на нет к 1817 г., когда распалось общество “Арзамас”. Причина его распада, с одной стороны, была чисто внешняя: главный вдохновитель “Арзамаса” — В. А. Жуковский получил назначение преподавателя русского языка в царскую семью. Но, с другой стороны, общество это не смогло продолжать борьбу против Шишкова в силу своей внутренней неоднородности: в него входили и некоторые будущие декабристы, например Н. Муравьев, и откровенные реакционеры, вроде Блудова или Уварова, впоследствии сделавших себе блестящую карьеру и дослужившихся до министерских постов.
Прекращению борьбы содействовало и выступление против “Арзамаса” некоторых прогрессивных литераторов, разделявших декабристские убеждения и боровшихся за широкую демократизацию литературного языка, не удовлетворенных манерностью и классовой ограниченностью карамзинского “нового слога”. Это были Катенин, Кюхельбекер, молодой Грибоедов.
Каковы же итоги этой борьбы, внешне завершившейся на первый взгляд как будто ничейным исходом?
Для всех вдумчивых писателей, заинтересованных в дальнейшем развитии русского литературного языка, в итоге выяснились следующие основные положения: 1) русский язык должен развиваться на основе народной речи; 2) русский язык не может быть оторван от своих исторических истоков; 3) русский язык не может развиваться в отрыве от лучших достижений языков Западной Европы.
Однако эти идеи получили реальное воплощение лишь в более поздние годы, с наступлением пушкинского периода в истории нашего литературного языка.
Особую позицию занимал в карамзинский период развития русского литературного языка великий баснописец Иван Андреевич Крылов. Его вклад в обогащение и совершенствование русского литературного языка трудно переоценить. Остановив свой выбор в зрелую пору творчества на жанре басни, Крылов возвел басню на высшую ступень литературного совершенства. Живая устная разговорная речь различных ее социальных слоев и стилей легла в основу его басенного языка. Широкое включение народного просторечия в литературу создавало условия для образования единого самобытного литературного языка, удовлетворяющего потребности всей русской нации.
В работе И. А. Крылова над языком басен могут быть отмечены три основных процесса стилистических перемещений, характерных для тогдашнего времени.
Во-первых, Крылов открывает дорогу в литературу для различных оттенков простонародной речи: для говоров городского просторечия, лишенных узкопрофессиональной окраски, для разговорного чиновничьего жаргона, официального и фамильярно-бытового, для различных аспектов народно-поэтической речевой стихии. В этом отношении писательская практика Крылова находилась в противоречии с господствовавшими в карамзинский период тенденциями и отвечала потребностям демократизации литературного языка. Поэтому стиль басен Крылова и воспринимается как свободный поток живого народного просторечия, пробившийся из самых заветных глубин “духа народного”.
Вот наиболее показательные примеры: “Отнес полчерепа медведю топором” (“Крестьянин и работник”); “Мужик ретивый был работник, || И дюж и свеж на взгляд” (“Огородник и философ”); “Гутаря слуги вздор, плетутся вслед шажком,|[ Учитель с барышней шушукают тишком” (“Муха и дорожные”) ; “Разбойник мужика, как липку, ободрал” (“Крестьянин и разбойник”); “Бедняжка-нищенький под оконьем таскался (“Фортуна и нищий”); “Барыш большой на всем он слупит, || Забыл совсем, что есть наклад” (“Фортуна в гостях”); “Мальчишка, думая поймать угря, || Схватил змею и, воззрившись, от страха || Стал бледен, как его рубаха” (“Мальчик и змея”).
С приведенными простонародными речениями сравним также чиновничьи выражения: “И подать доправлять || Пустились сами” (“Водолазы”); “Пошли у бедняка дела другой статьей” (“Фортуна в гостях”); “Не принимать никак резонов от овцы: || Понеже хоронить концы || Все плуты, ведомо, искусны”, — таков приговор, вынесенный лисою в басне “Крестьянин и овца”.
Таким образом, переплавив разнохарактерные элементы народного красноречия, Крылов образовал из них общерусский поэтический стиль басни, близкий к произведениям устного народного творчества.
Во-вторых, Крылов свободно вводит в строй литературного произведения, не только в диалогах, но и в авторском повествовании, черты синтаксиса устной разговорной речи с типичными для нее эллипсисами, подразумеваниями и идиоматическим своеобразием. Так, в басне “Чиж и еж” читаем: Уединение любя, Чиж робкий на зарю чирикал про себя, Не для того, чтобы похвал ему хотелось, И не за что - так как-то пелось! В басне “Обезьяны” находим не менее яркие примеры разговорного синтаксиса: Когда перенимать с умом, тогда не чудо И пользу от того сыскать; А без ума перенимать, И боже сохрани, как худо . В той же басне далее: Оне—чтоб наутек, Да уж никто распутаться не мог . Характерен разговорный эллипсис из басни “Муха и дорожные”: ...Слезает с козел он и, лошадей мучитель, С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон; А легче нет... В басне “Собачья дружба” находим пример непринужденного построения авторского повествования: Послушать—кажется, одна у них душа, А только кинь им кость — так что твои собаки. Вот фраза, как бы мимоходом оброненная Крыловым в басне “Три мужика”: В деревне что за разносол... Не то бы в Питере, да не о том тут речь.
Таким образом, в баснях Крылова противопоставлены симметрическому однообразию карамзинских изысканных и прилизанных периодов и экспрессивное своеобразие, и красочная идиоматичность, и выразительная краткость устно-разговорного народного синтаксиса.
В-третьих, Крылов смело и искусно смешивает архаические и традиционно-книжные формы литературного выражения с просторечными словами и формами. Он не чуждается церковнославянизмов, особенно в тех баснях, где ему необходимо было выразить официальную, общепринятую в то время идеологию. Так, в басне “Безбожники” мы читаем:
— Пождем,—
Юпитер рек. — А если не смирятся
И в буйстве прекоснят, бессмертных не боясь,
Они от дел своих казнятся.
Подобную же функцию выполняют церковнославянизмы в басне “Лань и дервиш”: Младая лань, своих лишась любезных чад, Еще сосцы млеком имея отягчении, Нашла в лесу двух малых волченят И стала выполнять долг матери священный, Своим питая их млеком.
Приведем примеры смешения церковнославянизмов с просторечием: Едва лишь на себе собака испытала Совет разумный сей— Шалить собака перестала...(“Собака”)
От стужи малого прошибли слезы,
И ласточку свою, предтечу теплых дней,
Он видит на снегу замерзшую..
(“Мот и ласточка”)
По дебрям гнался лев за серной: Уже ее он настигал И взором алчным пожирал Обед себе в ней сытный, верный... (“Лев, серна и лиса”).
Подобные примеры в изобилии рассыпаны по текстам почти всех басен. Таким образом, Крылов еще до Пушкина намечает приемы нового синтеза живой народно-разговорной и литературно-книжной речевых стихий.
В стиле Крылова необычайно лаконичен, естествен и выразителен диалог, приспособленный к социальному облику басенных персонажей. Не прошел даром опыт Крылова-драматурга, и талант драматического писателя с новой силой проявился в его баснях, каждая из которых может рассматриваться как миниатюрная сцена. Мы слышим в репликах действующих лиц, часто насыщенных богатой звукописью, живые речи, в тональности которых совмещаются реалистические человечьи и условно-звериные интонации. Вот диалог лягушек из басни “Лягушка и вол”:
— Смотри-ка, квакушка, что буду ль я с него?— Подруге говорит. — Нет, кумушка, далеко!— Гляди же, как теперь раздуюсь я широко. Ну, каково? Пополнилась ли я? — Почти что ничего.— Ну, как теперь? — Все то ж.
Даже в тех баснях, где звучат речи лишь какого-нибудь одного персонажа, в сопровождающем эти речи авторском контексте можно расслышать намек на речь другого участника диалога. Так, в басне “Осел и Соловей” приведена лишь речь Осла, но в самом тексте можно распознать отклики соловьиного пения:
Тут Соловей являть свое искусство стал:
Защелкал, засвистал
На тысячи ладов, тянул, переливался,
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Богатство аллитераций и ассонансов создает здесь развернутую музыкальную картину трелей соловьиного голоса.
Реплика Петуха в басне “Петух и жемчужное зерно” тоже кажется направленной к незримому собеседнику. Приведем отрывок из этой басни:
Навозну кучу разрывая,
Петух нашел жемчужное зерно
И говорит: “Куда оно?
Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят!
Я б, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному. Оно не столь хоть видно,
Да сытно”.
В приведенной речи слушатели одновременно улавливают звуки петушиного кудахтанья и интонации чванного невежды-вельможи. Такова степень речевого мастерства, присущего великому баснописцу.
Завершим наш краткий набросок о роли Крылова в истории русского литературного языка характеристикой, которую дал его басням В. Г. Белинский: “В них вся житейская мудрость, плод практической опытности, и своей собственной, и завещанной отцами из рода в род. И все это выражено в таких оригинально-русских, непередаваемых ни на какой язык в мире образах и оборотах: все это представляет собой такое неисчерпаемое богатство идиомов, русизмов, составляющих народную физиономию языка, его оригинальные средства и самобытное, самородное богатство — что сам Пушкин не полон без Крылова в этом отношении”.
Мешчерский Е. История русского литературного языка
 |
 |
Как один из основоположников современного русского литературного языка А. С. Грибоедо...
|
 |
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
 |
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
