Для начала следует, конечно, определить оба понятия. Это задача не из легких потому, что здесь существует многовековая традиция — и риторики, и поэтики. И многое и по сей день остается спорным. И все же какая-то точка отсчета необходима. В качестве таковой используем определения, данные в учебнике Б. В. Томашевского: там учтены и опыт риторики, и достижения «формального метода».
Прежде всего заметим, что тропы (метафора, метонимия, синекдоха и т.п.) ученый относит к области «поэтической лексики» и считает, что этим словом «именуются приемы изменения основного значения слова». Фигуры же (анаколуф, эллипсис, инверсия, риторический вопрос, восклицание, обращение) он рассматривает как различные способы «уклонения от нормы» уже не отдельных слов, а словесных конструкций, в частности, способы «изменения узуального значения синтаксической конструкции».
Аналогичное противопоставление значения слова и единой семантики группы слов при определении двух интересующих нас понятий находим у автора исследования по истории риторики: «Моя собственная позиция близка к позиции Фонтанье: троп — это средство создания косвенного смысла, а фигура представляет собой связь между двумя или несколькими одновременно присутствующими во фразе словами».
Если это различие между тропами и фигурами, которому сама риторика уделяла крайне мало внимания, сегодня кажется очень важным и практически значимым, то детальные классификации видов как того, так и другого, которые, наоборот, разрабатывались в свое время продуманно и тщательно, ныне не вызывают почти никакого интереса.
Сегодня ясна относительность столь длительное время определявшихся разграничений. В поэзии последних двух веков один и тот же словесный образ с равным успехом может быть причислен к нескольким видам тропов. Например, как замечает современный специалист, «слово "парус" в стихотворении Лермонтова может быть понято одновременно и как синекдоха ("лодка" — "парус"), и как метонимия ("некто в лодке" — "парус"), и как метафора ("некто в море житейском" — "парус")».
В целом для стилистики, продолжающей традицию риторики, например, в варианте русского формализма, характерна идея поэтического языка как «отклонения» от речевых норм повседневного общения («обратное общее место» представляло собой утверждение Б. Кроче, что именно поэтический язык и является подлинной нормой).
Возможно, однако, и другое понимание, при котором отклонение от лингвистических норм рассматривается как результат подчинения нормам, но иного рода, нежели лингвистические: «Суть фигуры не в том, что она отклоняется от правила, а в том, что она следует другому правилу, уже не лингвистического, а металингвистического, то есть культурного характера».
Принадлежность тропов и фигур к традиционному арсеналу приемов словесного обозначения и выражения, а также возможность их рационально обоснованных классификаций побудила исследователей риторики к логическому анализу их природы.
В результате выяснилось, что «В основе синекдохи лежит отношение включения (инклюзии)... в основе метафоры — отношение перекрещивания (интерсекции); в основе метонимии — отношение исключения (эксклюзии), при котором оба термина, взаимно исключающие друг друга, в то же время совместно включены в некоторое более широкое целое» или что «можно сопоставить антитезы, или контрпредложения риторики с отрицательными суждениями рациональных построений; таким же образом фигуры сходства соответствуют утвердительным суждениям».
Все сказанное ведет к следующему предположению: риторический образ, в сущности, логически истолкованный и прагматически переосмысленный поэтический символ.
Интересно с такой точки зрения взглянуть на стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива...».
С одной стороны, очевидна его связь (как, кстати, и всей поэзии романтической эпохи) с литературной традицией эпохи риторики: перед нами период, основанный на градации; «оболочка» высказывания — эмоциональное нарастание, но его «содержание» — почти логическое: накапливаются «частные наблюдения» и в итоге возникает «обобщение» — установление скрытой причины всего прежде названного и изображенного.
С другой стороны, финальное открытие всеобщего смысла на самом деле не готовится постепенно, а уже возможно в первой строфе и далее на каждом шагу прозревается в качестве глубинного аспекта любого отдельного наблюдения над природой, представляющего собою не что иное, как ощущение, по слову Жуковского, «сего присутствия создателя в созданье».
Смысловая структура стихотворения в этом отношении явно внелогична. Универсальность обозначенного, наконец, смысла («И в небесах я вижу Бога») приравнивает все изображенные явления и как бы умаляет их зримые различия перед лицом незримого всепроникающего единства.
В результате возникает ряд «соответствий» (ср. как сказано о природе в знаменитом стихотворении Бодлера «Correspondances»: «Как в чаще символов мы бродим в этом храме» или в другом переводе «В ней лесом символов, исполненных значенья, / Мы бродим...»), т.е. рождается символ (по А. Ф. Лосеву, внеструктурная модель, цредполагающая бесконечный ряд своих структурных реализаций).
Теория литературы / Под ред. Н.Д. Тамарченко — М., 2004 г.
 |
 |
Из этих двух понятий одно, а именно — эмблема, пришло из культуры XVI—XVIII вв. практически в неизменном вид...
|
 |
|
Речь пойдет о таком типе поэтического образа, структура которого изоморфна структуре произведения (созданного им или в н...
|
 |
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
 |
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
