Философская лирика Шандора Петефи – статья раздела Венгерская литература, Литература Центральной, Южной и Юго-Восточной Европы, Литература. Правила и другая полезная информация онлайн

Текстология.ру

Литература

Литература Центральной, Южной и Юго-Восточной Европы

Венгерская литература

Философская лирика Шандора Петефи

Своеобразный «мост» от поэтического созерцания к убежденному действию — философская лирика Петефи. Она, с одной стороны, не утрачивает свойственной поэту непринужденной, почти фольклорной и разговорной простоты выражения.

С другой же стороны, философические его стихи интеллектуально глубоки. Лирическая интонация словно впитывает огромный духовный опыт, почерпнутый поэтом из литературы, истории, жизни, от Шекспира до Французской революции, от венгерских крестьянских войн до уроков европейского 1848 г.

Возьмем хотя бы стихотворения «Человек», «Суд» или «Света!» (1847), где звучат поистине «гамлетовские» вопросы, осознаются заблуждения и противоречия. Какие напряженные раздумья над трудностями освободительной борьбы, над будущим народа и человечества («Быть иль не быть поэтом», 1845; «Сумасшедший», 1846; «Одно меня тревожит...», 1846; «Стыд поражений, бегств позор...», 1848).

Создается тот характерный сплав мыслей и настроений — вдохновенных надежд, стыда, тревог, сожалений и гневного непокорства, который делает Петефи в венгерской поэзии едва ли не зачинателем современного лирико-полифонического жанра, драматического монолога, вдохновляемого единой выстраданной темой.

При этом Петефи и в самой драматически напряженной лирике не утрачивает внутренней цельности. Это редкий дар, особенно в кризисную пору, и тут венгерский поэт совсем не похож на Гейне, который мучился трагическим разрывом, расщеплением «эллинства» и «назарейства».

У Петефи даже в надрыве «Сумасшедшего», в бурном отчаянии «Ужаснейших времен» (1849), «Жизни или смерти» (1849), когда все уже предвещает поражение и в кольце задушивших европейскую революцию врагов высится один «мадьяр со спутанными волосами над окровавленным челом» (пер. Л. Мартынова), остается нечто цельное. Везде словно вопиет сама оскорбленная в его душе и попираемая в мире гармония; везде ополчившимся на нее силам бросается безоглядно-самозабвенный вызов.

Трагизм и свободолюбиво-мятежный порыв в будущее у него, будь то отдельное стихотворение (например, «Суд») или все творчество, — неделимое целое, которое невозможно разъять, не обеднив лирического мировосприятия, могучего именно этим единством. Ибо трагичность Петефи как бы включает, несет в себе нарождавшийся отнюдь не из утопических надежд исторический оптимизм. Он и служит неким «катарсисом» переживаемой им трагедии, позволяющим ему и читателю, хотя бы идеально, преодолеть дисгармонию, не утратить социально-гуманистической мечты.

Петефи хотел быть земным поэтом, создав рай наяву, а не в «тридесятом царстве» «несбыточных мечтаний» (стихотворения 1847 г. «Небо и земля», «Мудрствование и мудрость»). И землей его, опорой самого оптимизма была живая жизнь во всей целостности, в своих простейших и высших созидательных проявлениях.

Не одна лишь всеочищающая гармония природы, не только выношенное веками народное убеждение в превосходстве жизни над смертью, любви над ненавистью, в нераздельности счастья личного и общего (об этом его стихи: «Мироненавистничество», 1846; «Звездное небо», 1847).

Постепенно опорой становилась также освободительная борьба, эта практическая школа исторического творчества, создания земного рая: очеловечения самого человека. Этому историческому требованию и служила его поэтическая лирика, нерасторжимая, как легко убедиться, с философской. Тот же накал страсти, та же пытливость мысли, разве что более призывной и заостренной, прямо обращенной к слушателям разных званий и состояний, врагам и единомышленникам.

Неудивительно, что и по форме политические его стихи — почти всегда прямое обращение. Это либо обличительная речь, полная сарказма и насмешки («Дворянин», 1844), гневный и гордый вызов («Дикий цветок», 1944; «Магнатам», «Довольно!», 1848), окрашенный иногда словно мужеством отчаяния («Песня о черно-красном знамени», 1848, «Тиха Европа», 1849), либо же — вдохновенное ободрение, укоризна или призыв к близким и безвестным соратникам, друзьям («Венгерская нация», 1846; «Мужчина, будь мужчиной», 1847; «На виселицу королей!», 1848 и др.).

В этих стихах и с этими стихами Петефи в прямом смысле выходил к живой народной аудитории — в зал, на улицу, на площадь, на трибуну; к реальному общественно-политическому действию, в котором, как он верил и доказал, поэзия тоже могла быть острым оружием. Его «Национальнаяа песня» (1848), первое произведение бесцензурной печати, которое во всеуслышание читалось всюду, по праву стала настоящей поэтической прокламацией революции.

Стихотворение «Уважайте рядового» (1849), размноженное в виде листовок, распространялось как некое неофициальное приложение к боевому уставу революционной венгерской армии.

Пред лицом габсбургского произвола, а затем также либерально-дворянского соглашательства, в борьбе за действительное раскрепощение народа, в освободительной войне 1848—1849 гг. — во всех исторических перипетиях, в которых Петефи участвовал как вождь «мартовской молодежи», кандидат в Национальное собрание и офицер республиканской армии, выковался поэт-трибун, поэт — политический борец и революционный агитатор.

Ковалась и соответствующая действенная, ораторски и разговорно-интонационная лирическая форма. Полнейшая самоотдача делу свободы: такую редко знала история литературы.

Мало у кого удастся найти подобную сосредоточенность на судьбе народа, первоначально представляемого себе более туманно как «нация» вообще, а потом все определенно-демократичней: крестьянства, городских низов, революционеров. Их судьбой и борьбой он постоянно (и с разгаром революции все интенсивней) жил как человек и поэт.

За несколько лет Петефи довелось познать радость социально-гуманистических надежд и всю трудность реального их осуществления.

Сколько щедрого света, торжествующей полноты жизни в его поэме «Витязь Янош» (1844), в этом еще раннем, сказочно-фантастическом предварении пути к счастью! Смелый и удачливый ее герой, простой крестьянский парень, поистине «одним махом», с непринужденной, дерзко-увлекательной легкостью сметал все препятствия, побеждая козни и соблазны, достигая страны фей и соединяясь с любимой.

И какая суровая, почти трагическая атмосфера охватывает нас в отделенной от «Витязя Яноша» лишь четырьмя годами, но насыщенной опытом политической борьбы 1848 г. поэме «Апостол» (1848, полностью опубликована в 90-х годах).

Взлетев со своим Янчи Кукурузой в страну фей, Петефи с мечтателем-бедняком Сильвестром проходит теперь все круги адских жизненных мучений, лежащие на пути к социальной справедливости, хотя — и в этом неизменный исторический оптимизм поэта, который становится здесь поистине героическим, — бесценной наградой за них служит гражданское возмужание.

«Апостол» — настоящая героическая поэма возмужания: история честного, самоотверженного юноши, который проходит через тягчайшие испытания, горестные разочарования в розовых просветительских иллюзиях, но укрепляется в социально-благородных идеалах.

Герой этой романтической поэмы, несмотря на отчаянные, поистине крестные муки, становится лишь тверже, мудрее, отдавая себе неумолимо-трезвый отчет во многих реально важных для дела свободы исторических противоречиях. В самом деле: общество расколото на два стана, и лучшие, вдохновенные мыслители и народные печальники — в меньшинстве и пренебрежении.

Страшная власть денег и привилегий царит вокруг, порождая гнет, пресмыкательство, верткую житейскую дипломатию, развращая даже народ, который подкупают, ослепляют и натравливают на его заступников. Долог и тернист еще, оказывается, путь народного прозрения, политического пробуждения, которое он, Сильвестр, — увы, по-видимому, тщетно — пытается ускорить выстрелом в тирана.

При всей мятежности, подчас патетичности, романтическому творчеству Петефи чужды какая-либо надуманность, выспренность или отвлеченность. Главным его эстетическим принципом оставалась здоровая естественность, и это обеспечило ему долгую жизнь в венгерской литературе.

Быстро устарели разве лишь отдельные полуподражательные стихотворения из цикла «Кипарисовые ветки с могилы Этельки» (1845), где юный поэт облачался в не очень идущие ему одежды немецких романтиков, вещая о призраках и сам бродя, как тень, среди могил.

Однако он тотчас же их сбрасывал, вызывающе меняя в своей эстетике «луну» на «солнце» («Я и солнце», 1845), под жаркими лучами которого расцвел в его лирике союз «любви и свободы». «Любовь» и «свобода» — это словно понятийные знаки столь свойственной ему слитности повседневного и героического, простоты и высоты.

Так и в «Апостоле»: Сильвестр, конечно, — романтический бунтарь-одиночка, но изображение жизни его духа, и, так сказать, «тела» — вообще будней городских низов — равно приводит на память диккенсовские краски. Ведь высокое горение героя (и автора), которым освещены бытовые картины, оценки, тоже глубоко укоренено в жизни.

Именно поэтому творчество Петефи могло подготавливать новое, тоже нераздельное с обыденным, частным и наследующее социально-гуманистический пыл романтизма реалистическое обобщение.

Неразрывны у Петефи также критическое и утверждающее начала. Зарисовка венгерской глуши, заштатного убожества, например, в «Кутякапаро» (1847), острокритична. Однако и это описание, конечно, согрето, освещено огромной любовью к запустелому родному краю, отупленному, заброшенному народу — любовью, которая сквозит хотя бы в лирическом юморе.

А в других стихотворениях о простых людях пушты и хуторов, в несравненных произведениях его пейзажной лирики, в которые вкраплены зоркие наблюдения над времяпрепровождением крестьян и батраков, — сколько там этой любви, родственного, сыновнего чувства! Оно питает и социально-критические зарисовки (в том числе жестоко-сатирическую насмешку — в «Пале Пато», 1847; «Окатоотайе», 1847), заостряя аналитическое зрение и пылкие освободительно-политические призывы.

В одном случае перед нами — бытоописание, в другом — идеальный порыв. Но и то и другое одушевлено деятельно-революционной страстью к улучшению, обновлению мира. И в том и в другом (а также в многочисленных стихотворениях о себе самом, о своей любви, о своих раздумьях и переживаниях) проступает индивидуально-неповторимый и вместе лирически обобщенный душевный облик и жизненный путь поэта-революционера, неотделимый от каждодневного и исторического бытия его народа, который с Петефи и благодаря Петефи впервые столь полно вошел в венгерскую литературу.

В демократизме поэта вызревали уже предсоциалистические элементы. Его революционное, интернационалистское мировоззрение стало вершиной общественного сознания, достигнутой венгерским народом в пору политического подъема 1848 г. Вот почему Шандор Петефи, который буквально за несколько лет закрепил и превзошел прежние достижения своей литературы, сумел и эстетически словно предвосхитить ее дальнейшие пути.

История всемирной литературы: в 9 томах / Под редакцией И.С. Брагинского и других - М., 1983-1984 гг.

Свидетельство об изучении темы

Если Вы изучили представленную тему, то можете получить Свидетельство, подтверждающее изучение теоретических материалов в рамках тематического курса «Литература: Литература Центральной, Южной и Юго-Восточной Европы» по теме «Философская лирика Шандора Петефи».

Другие статьи по теме: