Развитие поэтического жанра Кихэн каса в Кореи XVIII в.: особенности и тематики

Кихэн каса — путевые записи, представляющие своего рода корейскую поэтическую параллель дневниковой прозаической литературе на ханмуне, сравнительно немногочисленны.

Ярким примером путевых записей, созданных во время деловой поездки, является «Ильдон чаню га» («Путешествие в Японию», точный перевод заглавия «Песнь о путешествии в Страну, что к востоку от Солнца»).

Ее автор, Ким Ингём, в пятидесятисемилетнем возрасте проделал путешествие из Сеула в столицу Японии Эдо (совр. Токио) и обратно, которое длилось около года. В посольстве, состоящем из пятисот человек, он занимал ответственную должность.

Будучи человеком поэтически одаренным, признанным современниками за свои стихи на ханмуне (именно за этот свой талант он был включен государем Ёнджо в состав посольства), Ким Ингём остался в истории корейской литературы прежде всего как автор «Путешествия в Японию» — самой длинной, по-видимому, поэмы в корейской литературе. («Путешествие в Японию» содержит более двух тысяч полустиший).

Внимание автора поэмы привлекают различные стороны действительности — быт посольства, конфликты между посольскими чиновниками и местной корейской администрацией, обычаи японцев, контакты членов посольства с местным населением, приемы при дворе, красоты японской природы, панорама столицы и т. д.

Почти в любом фрагменте поэмы, относящемся к пребыванию посольства на японской земле, дается сравнение с корейской действительностью. Например, панорама Эдо:

Посмотришь на четыре стороны —

Вид — только в обморок упасть.

Домов — и много же,

Тысячи тысяч, а то и больше, кажется.

Столицу нашего государства

С востока на запад всю пройди —

Будет разве десяток ли? Еще, пожалуй, и не будет.

Даже знатным и богатым министрам,

И тем у нас законом запрещено иметь дома, площадью в сто канов.

А эти чертовы японцы строят дома не менее, чем в тысячу.

И среди них поганцы, что побогаче, кроют их медью вместо черепицы,

Украшают червонным золотом. И роскошь же — невероятная.

А пойди с юга на север —

Сто ли, не меньше, наберется.

Кварталы среднего сословия — без промежутков

Так сплошь и лепятся друг к другу.

А в центре города река — Нанпхаган (яп. Сумидагава, — М. Н.)

С севера на юг течет.

В Поднебесной такую панораму

Где еще отыщешь?!

Переводчик, видевший Пекин,

В компании с нами оказался,

Так он сказал, что здесь не уступают

Китаю в великолепии...

В этом произведении раскрылись такие черты поэта, как образованность и активный интерес к внешнему миру, столь характерные для эпохи «Сирхак», наблюдательность, критический склад ума, справедливость, житейская мудрость, чувство юмора и чувство прекрасного.

Во всех случаях Ким Ингём стремится быть точным и объективным, особенно когда речь заходит о японцах, недоброжелательство по отношению к которым усилилось в связи с нашествием Хидэёси в XVI в.

Он не заостряет внимания на фактах враждебного отношения местного населения к посольству (например, убийство одного из чиновников посольства) и не восторгается проявлением доброжелательной заинтересованности с его стороны (например, ажиотаж в связи с автографами стихов на ханмуне, сочиненных членами корейского посольства).

Общая установка жанра на точность информации о лично увиденном в художественном плане вела к реалистическому изображению. Одним из примеров может служить фрагмент описания приема посольства наследником престола:

Место, где сидел Канхаку,

Было далеко от меня и плохо освещено.

Поэтому лица не разглядел.

Но видел, что тот был в белом.

Где сидели вассалы?

Кто рядом, кто поодаль.

Напряг зрение, — вгляделся —

Лицо маленькое, подбородок острый;

Загораясь, в движениях делается резковат.

И, мотая головой,

Заглядывает в складную книжку.

Поминутно что-то записывает.

Выглядит как-то несерьезно.

Поэт вглядывается в человека, которого видит впервые. Он отмечает характерные штрихи внешности, манеру держаться японского правителя. Несколькими строчками в поэме создается облик несолидного, суетливого человека, которому как правителю явно не хватает степенности, основательности, умения держаться во время ответственной церемонии.

Столь же незаурядное явление среди кихэн каса, как и «Путешествие в Японию», представляет собой поэма «Пхёхэ га» («Скитания по морю»). Ее автор, чиновник Ли Баник, в отличие от Ким Ингёма, для которого путешествие в Японию было служебной обязанностью, побывал в иных странах волею случая.

В 1796 г. он отправился в Сеул с острова Чеджудо на небольшом судне, но был застигнут бурей и оказался на Пескадорских островах. Отсюда через Тайвань он добрался со своими спутниками до континента, пересек Китай и уже из Пекина отправился на родину. «Скитания по морю» посвящены описанию этого удивительного путешествия.

Наиболее ценна в художественном отношении первая половина поэмы. С большой экспрессией передает поэт внезапную перемену, происшедшую в природе (картина безмятежного моря, расцвеченного красками заката, меняется на глазах: огромные волны подхватывают судно, которое кажется крохотным листочком на их фоне, и уносят во мрак) и ужас, охвативший людей, только что умиротворенно любовавшихся сказочной красотой заката.

Оцепенение сменяется острой тоской по дому и родным, с которыми, скорее всего, оказавшиеся в беде люди больше не увидятся. Буре не видно конца, идут дни, и к страху присоединяются голод и жажда. Одно из самых выразительных мест поэмы отрывок, в котором описана попытка измученных людей напиться дождевой воды и утолить голод живой рыбой:

Должно быть, небеса к нам снизошли —

И ливень ниспослали благодатный.

Тогда, руками мачту обхватив,

Мы ртом ловили капли дождевые.

Мучительную жажду утолили,

Но холодом сковало нам гортань...

Когда светлело — день мы узнавали,

Когда темнело — узнавали ночь.

И вот на горизонте перед нами

Три острова высоких показались.

Япония! — Мы догадались сразу

И стали поднимать поникший парус.

Но тут опять переменился ветер —

И острова исчезли вдалеке.

А волны снова уносили нас,

И мы, как милости, просили смерти.

Вдруг слышим, как, по палубе ударив,

Забилось что-то — страх нас охватил!

Взглянули — рыбина размером в чхок,

Вся черная, по мокрым доскам скачет!

Живую плоть на части разорвав,

На восьмерых мы рыбу разделили...

(Перевод А. Жовтиса)

В «Скитаниях по морю» горстку людей, на две недели попавших во власть океана, выбрасывает, что называется, на край земли. Но этот «край», как оказалось, находится в пределах дальневосточной ойкумены, т. е. сферы действия китайской письменности, где тебя все равно поймут, если «спросить кистью»:

Душа, живая едва, вот-вот отлетит,

А по дому тоска все нестерпимей.

Глотая слезы, смотрим в окно.

На огромном казенном доме — вывеска.

Надпись — в золоте, но название

Издали не разобрать.

Спрашиваем кистью. Оказалось — управа области Пэнху...

Казалось бы, кихэн каса являются естественным продолжением пейзажных каса, в которых рисуется жизнь отшельника на лоне природы. Просто человек путешествует дальше обычного, за моря и границы. Однако в основе пейзажных каса лежало даосско-буддийское представление о мироздании: природа олицетворяла грандиозный и вечный космос, частицей которого мыслился человек, и все измерялось масштабами вечности и бесконечности.

Кихэн каса — это выход в практический мир, и появление их стало возможно с утверждением познавательного подхода к миру, с нарушением установившегося даосско-буддийского к нему отношения. Путешествует человек с практической целью и, движимый любознательностью, добросовестно фиксирует то, что видит.

Кихэн каса осуществляют прорыв в нестандартную ситуацию: во время путешествий человек попадает в положения, в литературе ранее не описанные, часто опасные для жизни. Кихэн каса эмоционально насыщены, и их эмоциональная гамма гораздо разнообразнее, чем в пейзажных каса.

В центре внимания нередко оказываются опасности пути, рискованные для жизни ситуации. А эти опасности и трудности приобретают смысл для литературы только тогда, когда ее центром становится человек и его суетная жизнь, с которой расставаться так просто ему не хочется. В кихэн каса нередки неповторимые поэтические образы, свежие краски.

Кихэн каса наряду с поэзией на ханмуне находились на передовых рубежах корейской литературы и культуры XVIII в. Они постигали мир, лежащий за пределами страны, осваивая его и научно, и художественно. При этом он осваивался лично (примеры — поэмы Ким Ингёма и Ли Баника, стихи У Сана и др.) или сведения о нем брались из первых рук (примеры контактов корейских и вьетнамских послов).

Стекаясь в Корею, единичные научно-художественные «отчеты» о путешествиях в сумме составляли ту базу, на основе которой в корейской литературе XVIII в. складывалось научное представление о внешнем мире и создавался художественный его образ — образ дальневосточной ойкумены (куда входили Япония, Китай с его южными островными территориями, Вьетнам) как огромного пространства, населенного людьми, говорящими на разных наречиях, имеющих различные обычаи и т. д., но равно приобщенных к единой письменной культуре, с которыми легко можно найти общий язык, «беседуя с помощью кисти и бумаги».

В XVIII в. в сфере жанра каса перемены происходят не только с пейзажными поэмами. Большим вниманием читателей пользуются любовные каса, развивающие традиции поэм Чон Чхоля «Думаю о милом» и «Продолжаю думать о милом» и поэтессы Хо Нансорхон (XVI в.) «Тоска на женской половине дома». При этом любовные каса испытывают сильное воздействие со стороны других жанров корейской поэзии на родном языке.

Так, в XVIII—XIX вв. была очень популярна небольшая поэма неизвестного автора «Хванге са» («Желтый петух»), сложенная в первой четверти XVIII в., — ее включил в свою антологию Ким Чхонтхэк. В этом произведении, проникнутом юмором и оптимизмом, органически сочетаются традиции каса и любовных длинных сиджо:

На рассвете мы расстались с милым —

И с утра ни вести, ни привета! —

Почему же нет тебя так долго?..

Ведь подумать только — не идет!

Сумерки спускаются на землю,

На луну залаяла собака —

Потому и нет тебя так долго?..

Ведь подумать только — не идет!

(Перевод А. Жовтиса)

На любовные каса особенно сильное влияние в это время оказывает народная лирическая песня, что в конце концов приводит к появлению особой разновидности каса — кюбан каса (каса женской половины дома).

Темы кюбан каса — разлука с любимым, одиночество и несложившаяся жизнь в доме мужа, тоска по друзьям и родителям: «Грущу в разлуке», «Думаю о брате», «Друзья расстаются», «Тоска» и др. Кюбан каса, авторами и читателями которых были преимущественно женщины, как правило, анонимны. Популярность этих каса была связана с общим интересом корейской литературы XVII—XVIII вв. к духовному миру человека, к его мыслям и чувствам.