Диалогическая соотнесенность нескольких голосов в рамках одного текста — прерогатива прозы. В лирике это явление встречается нечасто. В частности, реплики осла и хозяйки соловьиного сада в блоковской поэме не обладают речевым своеобразием, порождающим эффект «голоса». В то же время одноголосый текст «Соловьиного сада» стилистически неоднороден. Он поляризован.
На одном полюсе — куча, куски, лом, кирка, клешни, всполохнутый, ползет, закарабкался, разевая, подрались и т.п. — слова низменно прозаической жизни. На другом — лексика поэтико-романтической традиции: томленье, блаженство, забытье, песнь, лик, нарый, благовонный, возлюбленный, дольнее, пригрезился и проч.
Эта стилистическая поляризация конструктивно поддерживает поляризацию сюжетную и ритмико-мелодическую.
Однако при анализе поэтической глоссализации на передний план обычно выходит фоника стихотворного текста. Выбор поэтического слова в соответствии с его смыслосообразным звучанием — это столь же существенная сторона глоссализации речевой ткани, как и ее стилистическая проработка.
Повтор в словах текста тех или иных фонем — гласных (ассонанс) или согласных (аллитерация), или их комбинаций (рифма, а также анаграмматическая или паронимическая аттракция) — является, особенно для лирической поэзии, весьма существенным фактором художественного впечатления.
Глоссализирующий (т.е. делающий ткань текста ощутимой) повтор звуков нередко оказывается своего рода фонематической синекдохой — отсылкой к тому или иному содержащему эти звуки ключевому слову (словосочетанию) путем сгущения соответствующих фонем в строках и строфах стихотворения. Между такого рода анаграмматическими субститутами устанавливаются порой сложные внутритекстовые отношения, исполненные смысловой значимости.
Ассонансная субструктура стихотворения в русской поэзии образуется ударными гласными. Ритмико-фонологическая схема текста показывает, что отмечавшаяся уже неоднократно симметрия (асимметрично нарушаемая к концу поэмы) проявляется и в распределении ударных гласных по тексту, где превалируют ударные А и О, вступающие в сложные конструктивные взаимоотношения.
Фонема А первенствует в двух начальных и двух конечных главах, тогда как в обрамляющих композиционный центр главах томления и тревоги (третьей и пятой) преобладает, хотя и с небольшим перевесом, ударная О.
Центральная, четвертая глава отмечена падением О, впервые уступающей по частотности всем иным гласным фонемам. Здесь также доминирует А, что представляется на первый взгляд несколько парадоксальным: причастность и к труду, и к наслаждению озвучена одинаково. Впрочем, как финальную асимметричность можно расценить тот факт, что в заключительной главе между поляризовавшимися повторами А и О наступает практическое равновесие (30:28).
Теперь следует выявить те ключевые слова данного текста, анаграмматическими синекдохами которых выступают наиболее частотные повторы.
Поэма открывается смежным повтором А: Я ломаю. Аналогичны по своей поэтической семантике последующие соседства ударной А: я бедняк`, меня манит; хозяин блуждает; я узнал; я вступаю; я ударил заржавленным. В русской поэзии вообще ассонанс А часто знаменует полюс лирического «я» в контексте целого.
Характерен в этом отношении тройной повтор А в строке: Жизнь другая — моя, не моя... Несмотря на временную неуверенность лирического героя, «другая жизнь» оказывается не жизнью другого, а иным способом существования того же самого «я», что подтверждается соотнесенностью фонического мотива А с семантическим мотивом ограды: ограда была не страшна / Не стучал я — сама отворила (переход к «другой жизни»); спускаясь по камням ограды (возвращение из «другой жизни»). Ограда соловьиного сада в поэме есть некоторая внутренняя граница личного существования, по обе стороны которой протекает жизнь одного и того же «я».
Становится очевидным, что ослабление А в третьей и пятой главе принципиально значимо, смыслосообразно: в ситуациях томления и тревоги самоидентичность «я» ослабляется. И напротив, опьянение счастьем и плененность души озвучены в кульминационной главе как торжество субъективного «я».
Повторы О в поэме связаны, напротив, с «не-я», с посторонними началами жизни. С одной стороны, это осёл утомлённый; дольнее горе; рокот волн; а с другой — кто-то, обитающий в саду (кто-то тихо смеётся, / И потом — отойдёт и поёт) и воздействующий на лирического героя (опьянённый вином; опалённый огнём).
Но важнейшими ключевыми словами к роли О в ассонансной субструктуре анализируемого текста оказываются ночь и сон как символы запредельной стороны бытия (смерти): Сумрак ночи ползёт; За ночною, за знойною мглой; во мгле благовонной и знойной; тихонько задёрнул я полог; очарованный сон; цветов забытьё.
Эти наблюдения позволяют выявить две содержательно значимые инверсии. Погружение в сон соловьиного сада (кульминационная глава) озвучено как торжество «я» (соотношение А и О — 19:9). Напротив, разрыв с миром сна и возвращение к труду (заключительная глава) озвучено так, что не дает оснований говорить о торжестве «я» (соотношение А и О — 30:28).
Семантическая двусмысленность финала — нельзя сказать с уверенностью, наяву ли возвращается герой на берег пустынный или во сне — на фонетическом уровне не только не проясняется, но и заметно усиливается.
Тюпа В.И. — Анализ художественного текста — М., 2009 г.
Аллитерационная субструктура поэтического текста в соответствии со сформулированным О...
|
Финальная глава асимметрична остальному тексту также и в аспекте системы кадров внутр...
|
21.11.2024
Исполняется 330 лет со дня рождения великого французского мыслителя, писателя и публи ...
|
26.11.2024
Информация – одна из главных составляющих жизни человека. 26 ноября «День информации» ...
|
Пожалуйста, если Вы нашли ошибку или опечатку на сайте, сообщите нам, и мы ее исправим. Давайте вместе сделаем сайт лучше и качественнее!
|